Сибмама - о семье, беременности и детях

Мрия

Topolek, я с удовольствием вообще читаю Яну Зиниград. Замечательная женщина.

_________________

Lanalis

http://alexs.gorod.tomsk.ru/index-1264699941.php
Непеины. У них всего десять детей
Мужики

Храм в селе Вилегодском – перед Рождеством Я впервые увидел героя этого рассказа в вилегодском храме.

Они стояли на клиросе – три крепких русских человека, жизнь которых была связана с лесом. Александр Владимирович Лобанов, в прошлом директор школы, Василий Витрев и его двоюродный брат Дмитрий Непеин. Один охраняет лес, другой его рубит, третий грузит и возит.

С Дмитрием у нас наметился отдельный разговор. Он, кажется, единственный в районе отец десятерых детей. Раньше здесь почти все были такими – многодетными. А православными точно все, другой жизни не представляли. И не поймёшь – рожать перестали оттого, что мало осталось крепких мужиков, или мужики начали переводиться, потому что нет больше причин трудиться до седьмого пота.

У Елены Непеиной с мужем едва ли не единственный повод для споров – зачем он так много работает. «Нашёл бы место не такое денежное, но чтобы с семьёй мог побольше бывать», – уговаривает она Дмитрия. Оба смеются, когда я, не веря своим ушам, переспрашиваю: «Много работает? Это плохо?»

Он – лучший в районе, быть может даже во всей Архангельской области, грузчик леса, виртуоз в своём деле. Узнал я это не от самого Дмитрия, от других людей. Рассказали, как в своё время ему от ЦБК даже машину «Нива» подарили за ударный труд, по прежним временам это даже не на орден потянуло бы – на звезду.

– Человек я, может, и не очень хороший, – утверждает Дмитрий, – но погрузчик нормальный. Удивляет, как редко люди могут это освоить. В командировке иной раз покажу, как правильно с лесом управляться, – глазам своим не верят. Ведь за день можно погрузить столько, сколько за неделю делают. 15-20 минут нужно на машину с прицепом, это около тридцати пяти кубов.

– Может, им спешить некуда?

– А меня дома дети ждут.

У печки

Дмитрий и Елена Непеины с сыновьями Из храма мы в дом Непеиных пришли с Дмитрием вдвоём – Лену задержали какие-то дела в посёлке. Я сильно замёрз, поэтому был весьма рад обнаружить в прихожей печурку. Дмитрий тоже пристроился поближе к ней, а Мишка-младенец подтянулся, стал гукать в мой диктофон, мешая свои важные звуки с речью отца.

– Спрашивают, почему так много детей, – задумчиво произносит Дмитрий. – Но если доживу до преклонных лет, кто из них меня накормит, кто воды подаст? Пятый, а может быть, одиннадцатый? Нет ведь уверенности, что все будут любить и будут благодарны. Да и за удовольствие, я считаю, нужно платить бессонными ночами. В общем, за всё в жизни нужно платить... А кто сказал, что мы должны жить хорошо – безмятежно? Решать за Господа, сколько будет детей... Не можем мы с Леной распорядиться: этому жить, а этому нет.

– У меня четверо... – откликаюсь я, чувствуя себя каким-то уж совсем малодетным.

– Когда узнали, что Лена десятого ждёт, я пришёл с работы, а она – вне себя. Теперь-то смеётся, вспоминая, как мне перепало тогда от неё. Неожиданно, конечно, вышло. Думали, больше не будет. Непосильным казалось. Ей – сорок пять, мне – сорок шесть: возраст! Но Господь ещё раз посетил нас. Михайло... Ему год скоро – утешение наше. Но рождение детей не должно превращаться в гонку. Для кого-то – одного подвиг родить, воспитать. Выше подвиг, чем для тех, у кого несколько детей, – столько слёз приходится над одним пролить. Как можно сравнивать! Одному легко даётся, для другого – кровавый пот. Мера только у Бога, наша человеческая мера ничего не стоит.

Я импульсивный, несовершенный, многие неверующие мягче, лучше меня. Они должны быть в церкви, а иду я – больной духовно человек, иду лечиться. Ребята иные и выпивают, а добрые, живут не ради себя, для семьи, для страны, всё-таки воспитание деревенское. У меня такое ощущение, что я давно топчусь на месте, а может, и не сдвигался с него никогда. Была такая эйфорическая благодать – года три, когда своих грехов не видел, зато других взялся спасать. Сейчас общаешься, видишь, какие люди вокруг хорошие. Хвалиться тем, что бываю в церкви, что столько детей, не получается.

– Сколько у вас было деток, когда пришли в Церковь?

– Пятнадцать лет назад было четверо. Я долго противился Богу, кричал, что Его нет. Помню, в бытовке с одним поспорили, я говорю: «Нет!», а он: «Есть!» – даже за грудки друг друга хватали, а так друг друга и не переспорили. Сейчас всё поменялось. Я говорю: «Есть Бог!», а он: «Нет!» Вот как бывает.

Не то что богоборцем был, но однажды подшутил над верующими, закрыл их в церкви во время службы на щеколду. Есть в наших края такая странная и дурная традиция – людей запирать. Это вроде как пьянство на Троицу. Даже и хулиганством не считается, привыкли. Другие дети на Рождество колядовать идут, а у нас – двери запирать. На селе это вроде сейчас уже перестали делать, а в деревнях и сейчас запирают. Может, с тех пор, как в церковь запретили ходить, это и началось.

– Сначала комсомольцы озоровали, а потом вроде как и «испокон веков»?

– Может быть, кто его знает. Пакость, конечно.

– Так что вас к Богу-то привело?

– С чего всё началось? Я рисковый был парень, скорость любил, мотоциклы, машины, потом стал бригадиром строителей. Много всего понастроили, от чего и следа уже не осталось. Садик, помню, строили на 95 мест, а детей, которым он был нужен, нашлось всего семеро. Потом пошла волна безработицы и осознание, что я – ничто, ничего не могу. Пособие, правда, платили хорошее, но работала в семье одна Лена. Кто я? Для чего на свете живу? – вот что мучило. Дошло то того, что стал думать о самоубийстве.

– А дети?

– Каждая четвёртая пара не имеет детей – они для чего живут?

Я не сразу понял Дмитрия, показалось, что не по существу он ответил, только потом дошло. Забыл я, как это – без Бога... Тут ведь не только твоя жизнь, а вообще всё бессмысленно. Ничто не удержит, как волка, который, попав в капкан, отгрызает себе ногу.

– Вот умру, и что?.. Я не выдающаяся личность, забудут. Максимум сто лет, и всё – будто и не жил, – глуше, чем обычно, говорит Дмитрий. – Не пил, не курил, спортом занимался, а зачем? Редкие минуты счастья, потери, лишения, пасмурных дней больше. Я в тёмном подвале был, света не видел. И когда ставня приоткрылась и в щёлочку луч проник, теперь мне никто не докажет, что нету света. Я узнал, что мы не животные, у нас есть душа, которая бессмертна, и тело моё воскреснет. Этот вдох, который дал Господь, – им живу. Вот льёт дождь, или выйдешь ночью, посмотришь на небо – и дух захватывает. Столько лет я смотрел на небо и был равнодушен, а тут объять ум не может, такая красота.

«Будешь рождать»

Замечу, на типичного крестьянина с окладистой бородой и неспешной речью Дмитрий совершенно не похож. Быстрый, живой, худощавый, он, соскучившись на погрузчике-манипуляторе по разговорам, охотно со мной беседует. При этом сказать ему есть что – думающий человек, всё желающий понять: «от звёздного неба над нами до нравственного закона внутри нас», как выразился немецкий философ Кант.

Миша – весёлый такой младенец – тычется в отца.

– Не могу, не привык, чтобы в доме младенца не было, – виновато говорит Дмитрий, – хотя перед Мишей был перерыв – пять лет. Думали, всё. Самая радость, когда маленький. Смотрим, что творит, выдумывает. Без маленьких не можем.

– Ну, теперь уже внуки... – осторожно напоминаю я.

– Да, конечно, – откликается Дмитрий рассеянно и, как мне показалось, не без надежды добавляет: – Но это как Бог рассудит, может, ещё и детки будут.

Виноватость у него оттого, что Лена очень боится рожать – просто противиться появлению детей ещё страшнее. Каждые роды даются ей всё тяжелее, длятся по двенадцать, по двадцать часов. Со вздохом она мне потом только-то и сказала: «Умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей».

Если кто решил, что десятерых детей Непеины родили из идейных соображений, прямо скажу – это не так. Хотя они и христиане, каких мало, и люди церковные – это само собой, но начиналось всё с боли и страха. Родив троих, Дмитрий и Лена, видно, были растеряны: по меркам нашего времени уже и это перебор. Пошли на аборт, после которого Лена долго была вне себя. Потом родился мальчик – мёртвый, кто-то гробик сколотил, похоронили, а на могилке Дмитрий крест поставил. Почему, сам не знает, ведь был неверующим тогда и даже настроенным против веры. Невесело вспоминает:

– Было разочарование, сожаление, такая пустота – почему бы не поставить крест? А через год родилась Анфиса...

– Мы поняли, – говорит Лена, – что на крови детей не должны делать своё счастье.

Тогда, наверное, Господь их особо приметил, сказал: «Это – Мои».

По совести они решили рожать, пока смогут, по совести к Богу пришли – не могли разминуться.

Баба Маша

Миша снова нас навестил.

– Здорово, Мишенька, здравствуй!

Мальчик не отвечает.

«Знает ли он сам, чего хочет?» – думаю я, сожалея, что мои уже подросли. Младенцев я и сам люблю. Подошла Лена, усадив нас с Дмитрием за по-праздничному накрытый стол. Даже стопочку поднесли для согрева, хотя сами Непеины капли в рот не берут и, кажется, сроду не пили.

– Как вы нашли друг друга? – спрашиваю их.

Лена, как оказалось, приезжала в Вилегодское к тётке на каникулы. Боевой, добрый парень Дима Непеин ей, наверное, сразу приглянулся. Но, как я понял, первой она не подходила. Потом произошло что-то вроде чуда, с точки зрения Дмитрия. Он поехал поступать в Ленинградский строительный институт, но там понял, что это не его, и забрал документы. Ко времени его возвращения Лена должна была уже уехать домой, но задержалась.

– Тогда и познакомились, – вспоминает хозяин с интонацией удивлённой, даже тревожной: ведь могли и разминуться. Первые, счастливые годы прожили в четвертушке, то есть в доме, разделённом на четверых хозяев, так что у каждого – по углу, но санузел общий. Места в комнатке – не повернёшься, а дочки шли одна за другой: Виктория, Олеся, Вероника, Анфиса... Ничего, поставили двухъярусные кровати. Воду пришлось носить из речки Домгиль. Зимой, когда температура здесь бывает ниже сорока, прорубь каждый день приходилось прорубать сызнова, когда потеплее – топором, а в самую стужу Дмитрий перед работой в потёмках бегал на реку с ломом.

– Зато прорубь всегда была, держали, – с гордостью говорит Лена, – и все соседи пользовались. После они не раз говорили: «Как жалко, что вы переехали!

Денег было мало.

– В минусе начинали, – улыбается хозяйка, – свадьбу взаймы справили, первые пять лет в долгах ходили. Но хорошо было.

А за стенкой жила баба Маша, в такой же четвертушке, где всё было неброско, но чисто и аккуратно, как и в душе хозяйки. Она была военной вдовой, муж на фронте погиб, а других мужиков знать отказывалась. Одна воспитала троих детей. А теперь стала заботиться о девочках Непеиных, оставалась с ними, когда была нужда, да, впрочем, и сама вызывалась. И так вышло, не могло не выйти, что стала для молодых соседей родным человеком.

Она-то и была тем человеком, через которого началось воцерковление Непеиных.

– Наши старушки мало что о Боге знают, но Бога знают, – мудро замечает Дмитрий.

В церковь баба Маша ходила до конца, до девяносто шести годов. Улыбалась, рассказывая, как трудно утром вставать: сядет на кровати, а слезть не может. «А потом, Митенька, – говорила она Непеину, – поволокусь, поволокусь в храм и выстою службу». Разве не чудо? «На коленочках, – взволнованно восклицает Лена, – Великий пост на коленочках в храме выстаивала».

Дмитрий пытался спорить, объяснять, что самообманом не след заниматься. Баба Маша – Мария Ивановна Шевелева – не возражала, только замечала ласково: «Давай, Митя, дальше посмотрим, что будет». Ещё рассказывала, как в голодные годы подбили её колхозное сено украсть. Пошла за ним ночью и вдруг услышала голос, как ей подумалось, Богородицы: «Не ходи!» Баба Маша замерла на месте, а спустя какое-то время не столько увидела, сколько услышала в темноте, как возвращаются с поля те, кто там её караулил, сидя в засаде.

– ...Умерла она 22 июня, пять лет назад, причастившись за три часа до кончины. Сейчас ей было бы сто лет, – говорит Дмитрий.

Через бабу Машу церковь стала как-то ближе. И со священником Николаем невозможно было, конечно, разминуться на улице. «Ой, Бог на мотоцикле едет!» – закричала однажды Вероника, увидев батюшку. Он был богатырём с окладистой бородой, закончил, говорят, МГУ, перед тем как пойти в священники. Но интерес к мотоциклам – единственное, что его с Непеиным тогда могло сблизить. Маловато.

– Мать до сих не крещена, – признаётся Дмитрий. – Когда я пришёл в Церковь, восприняла это так, что я её предал, идеалы какие-то. Началось отторжение. Но я молюсь, и мама постепенно умягчается. Не теряю надежды, что однажды мы вместе придём в храм.

Креститься Непеины вместе, всей семьёй, не решились – прежде отвели в храм трёх старших девочек.

– Вику – Викторию, – перечисляет Лена, – Олесю, во крещении она Александра, а Вероника – Виринея.

Десять

Воцерковлялись неровно. У Дмитрия характер порывистый, решительный. Поститься начали круто, и в остальном спуску не давали ни себе, ни детям.

– Перегиб был, – соглашается Дмитрий.

– К Концу Света у меня готовился хозяин, к сохе деревянной, – улыбается Лена, – наломали мы тогда дров.

Первым делом обменяли телевизор на лошадь, только зачем им лошадь, так и не смогли определиться. Сейчас она перешла к Александру Владимировичу Лобанову. Он лесничий, ему нужнее. А отец Александр тогда свой телевизор вообще о рельсы разбил. Решительный народ – вилегодцы.

Девочки слишком часто слышали «грешно», «нельзя».

– И старшую девочку, Вику, отклонили мы от Бога, – с горечью в голосе говорит хозяйка. – Сейчас-то возвращается и Бога знает. А Олесенька, вторая моя, та – человечек Божий, я знаю, всегда молится за нас всех. Замужем она сейчас, в Котласе живёт, но за неё спокойно. Она Бога не предаст. Вероничка – хорошая девочка, вся в поисках. Все разные. Все по-своему хороши, со всеми небольшие проблемы есть, но так и должно быть.

– И хорошо должно быть, и плохо, потому что неправильно это, когда всё гладко, – размышляет Лена. – Если всё хорошо, Господь к нам не заглянет, а как плохо – начинаем молиться, звать Его… У Анфисы в пять годиков сильно заболела головушка, так сильно – до рвоты. К одному специалисту обратились, к другому, да я и сама медик, но тут – без сил. Уколы только снимали боль, а не лечили. Но выходили девочку. А спустя несколько лет снова через муки пройти вместе с нею пришлось. Анфиса оказалась при смерти, ей страшный диагноз поставили: менингит и энцефалит одновременно, с неуточнённой этимологией. Четыре дня всей семьёй на молитве стояли, даже самые маленькие, и это очень сблизило нас. Совсем чужие люди приходили в дом, вставали рядом на молитву, и подруги мои – медсёстры – молились. И снова всё обошлось. Ребёнок даётся как благодать, но как же за него страшно!

Даше скоро тринадцать, боевая она у нас, ей желательно быть всегда лидером, такая вот.

Матюша... Когда беременная ходила с ним, все говорили, что будет девочка, а я знала – мальчик это. На потолке у нас в храме апостол Матфей написан, ему молилась и дала обет: «Будет сын, назову в твою честь...» Очень ласковый. Прижмётся, бывает, чтобы мама обняла, поцеловала, а как в школу идти, скажет: «Я пошёл», – и пока не выйду благословить, будет кричать: «Я пошёл!» Ещё помахать ему вслед обязательно надо. Он быстрый, движения резкие, речь быстрая, но мягкий и умный. Прошлый год на «отлично» закончил, сейчас вот, правда, «четвёрки» пошли, но он успокаивает: «Это, мама, ничего, я просто раскачиваюсь».

Ванечка тоже добрый мальчик, только почему-то не любит ходить в садик, каждое утро уговаривает меня: «Можно, мама, я не пойду?» или «Забери меня пораньше!» Он не очень шустрый, никого первым не обидит, тяжело ему приходится с шаловливыми детьми...

Этот разговор о детях мы с Леной и Дмитрием продолжили, когда я звонил им на сотовый в Вилегодское. Там текла своя жизнь, хозяин возился с сепаратором, нужно перегонять молоко, а Мишка, неотступный младенец, всё продолжал теребить отца. Лене одновременно приходилось отвечать на звонки по местному телефону, и я слышал обрывки ласковых фраз: «Сынок, сынок, ты мой мальчик...»

Я спросил её, о каких ошибках она жалеет больше всего.

– Случалось раньше отшлёпать, очень горько вспоминать, снова вижу эти глазёнки... такие... слёзы в них стоят. И поняла я: наказывать нужно только словом. Бить – самый крайний случай, любое насилие рождает ответную реакцию, замыкает человека. Не сразу я это поняла. После седьмого, наверное.

Дмитрий, не слыша, что сказала жена, будто продолжил:

– Уроки, заботы, первый класс, выпускные, детский сад. Хочется порой тишины, но, по большому счёту, я рад ребячьему смеху, что постоянно дерутся, бегают. Начинаешь понимать смысл слов: «Будьте как дети». Ребёнка обидел, наказав слишком не по заслугам, а он через час приходит, на руки просится. Прощение, снисхождение, незлопамятство. Друг друга учим, воспитываем, и неизвестно, кто больше – мы их или они нас.

– А кто следующий после Матфея родился? – уточняю у Лены.

– Маша. Она само спокойствие. И Олеся была такая, и Машенька в сестру. Геля быстрая, добрая и без конца бы говорила, что-то рассказывала. Нет злости в ней никакой, вскипит, тут же погаснет. В Митю характером.

– Как вы их воспитываете? – спрашиваю теперь уже Дмитрия.

– Это проблема из проблем. Камень преткновения. По внешнему виду мы – семья православная, но... И девочки носят брюки, и о косметике спорим. Брюки ни при чём, если человек для Бога живёт. Но нет у меня уверенности, что все мои дети будут Ему служить. И здесь моя вина главная. Неправильный пример подаю, молюсь в церкви, а потом ругаюсь. Авторитета это не укрепляет. И возьмёшься иной раз учить, когда что не по нраву, а ведь корень-то зла во мне. Вся надежда на Бога, что те семена, которые мы пытается сеять, однажды взойдут…

– Я им всё время говорю: «Ребята, посмотрите, нас много, большая семья...» – немного беспомощно говорит Лена.

Я прекрасно их понимаю, хотя мои четверо – не их десятеро. Ни воспитания, ни опыта, ни старших, кто мог бы спрямить нас, ни соседей, способных подпереть с боков. Терпим поражения одно за другим, но деваться некуда. Начали – должны идти.

«Любим космос»

Небо над Вилегодском – Мы очень любим космос, – вдруг заявляет Лена.

– Что любите?!

– Космос!

У них дома множество книг, энциклопедий, находят время читать. Дети подтягивают, задают вопросы, с младых ногтей знают, что Марс – четвёртая планета от Солнца.

Спрашиваю:

– Дмитрий был неверующий, когда женился, а вы как?

Вокруг Лены в Северодвинске верующих не было вообще.

– Я не знала Бога, не видела, чтобы кто-то молился, – говорит она.

Но вот что случилось с Леной в десятом классе – об этом она рассказывает сейчас дочерям. Коридоры школы были длинные, и вообще школа просторная. И когда в десятом классе девочка сдавала экзамены, то уходила подальше с глаз ребят, вставала на колени перед пустым углом и молилась, крестилась. Откуда это – она не знала, но что-то просыпалось в ней. И хотя на экзаменах у неё была склонность теряться, мысли куда-то уходили, молитва помогала вернуть их обратно.

Лена – удивительная. Хотя и выросла в Северодвинске, на каноническую крестьянку как раз очень похожа. Она из тех матерей, которых дети любят нежно и вечно – добрая, кроткая, и что-то девичье проступает в её лице и разговоре. У чистых людей это сохраняется до самой смерти.

С Дмитрием то же самое – мгновенно забываешь, что ему под пятьдесят. Сейчас он, думаю, моложе, чем пятнадцать лет назад, в пору безверия, а потом неофитства. Человек научился жить. Что это такое? Встать выше своих грехов. Не освободился, это почти невозможно, но и не прятаться, с открытым лицом идти против них.

Ангел в дороге

Наша жизнь всё-таки спокойная, но есть дороги – там больше риска, но и свободы тоже. Да и Господа мы там чаще вспоминаем.

Эта глава, можно сказать, вставная. Три рассказа о мире за околицей, где всякое может случиться.

Лена рассказывает:

– Двадцать шесть лет прожито вместе, а что больше всего запомнилось… Когда мы к Богу приходили, был у нас «Жигулёнок»-копеечка, красивый такой, зелёный.

Поехали мы – двое взрослых и шестеро детей (как-то уместились!) – по России в те места, где прежде не бывали. В Рязани был двадцать один градус тепла, вишня цвела. Я ведь всю жизнь провела на Севере, и тут впервые увидела плодовые деревья в цвету. Побывали в святых местах, я сестру навестила, а оттуда направились в Сергиев Посад. Машина ни разу не сломалась, а ГАИ нас только однажды остановила. Митя скорость превысил немножко, километров на десять. Гаишник увидел, сколько детей в машине, в лице немного изменился, но документы всё-таки попросил и начал штраф выписывать. Протянули ему сто рублей. Он повертел в руках и вернул. Сказал: «Сдачи нет, забирайте документы, езжайте домой с миром». В Подмосковье приехали, там минусовая температура, а мы с девочками в лёгких платьицах, кофточках тонких. Но никто не забелел. И живыми вернулись, хотя был страшный гололёд и на пути мы встретили много побившихся машин.

Поездка эта Лену так потрясла, обрадовала и укрепила в вере, что вспоминать будет, наверное, до последнего часа. Тем, кто много путешествует, вряд ли это понять.

Другая история о том, как крестился двоюродный брат Дмитрия Василий Витрев, тот самый, с которым они поют вместе на клиросе.

– Вася позднее нас воцерковляться стал, – вспоминает Дмитрий, – после того, как съездил в январе 99-го года к старшему сыну в Ухту. С младшим вдвоём погрузили картошку в багажник – и в дорогу. А мороз был уже за тридцать, так что...

– Самое время для картошки, – подхватываю я.

Дмитрий смеётся:

– Да, не довезли картошку. А когда обратно из Ухты выехали, было уже минус 45. На трассе никого, сначала удивлялись, а когда машина встала, поняли, что к чему: кто поедет в такой мороз? Младший стал засыпать от холода, а мотор всё не заводится. Тут взмолился Вася: «Господи, если Ты есть, спаси нас!» И дал обет: выживут – крестится. Тут летит иномарка. Пронеслась было мимо – в морозном тумане не сразу водитель заметил поломавшуюся легковушку Витревых, – остановился, сдал назад: «Что, мужики, случилось? Садитесь погрейтесь». Отогрелись. От предложения подвезти отказались: как машину бросить? Завели кое-как и дальше поехали, радостные, что уцелели. А в марте Вася крестился. Хотел чуть позже, на Пасху, но я ему сказал: «Откуда знаешь, когда твой час. Лучше не медлить». Вот так Господь его привёл.

Ещё одна история о том, как погибла их зелёная машина-копеечка.

– Поехали мы с Митей за поросятами в деревню Борок с утра пораньше, – рассказывает Лена. – С нами были младшие, которым очень нравилось кататься, и мы размышляли: взять ли их с собой или завезти по дороге в садик? Решили – лучше нам ехать вдвоём. Как добрались до места, стали рядиться, кому идти за поросёнком. «Оставайся, – наконец решаюсь я, – сама схожу». А он: «Ну да, а я буду в машине сидеть?» В результате вместе пошли. А на обратном пути видим, как «КамАЗ» врезается в стоящую у обочины нашу «копеечку» и разносит её вдребезги – она в воздухе несколько раз переворачивается и падает. Как оказалось, шофёр этого «КамАЗа» перед тем принял бутылку спирта. И вот стоим мы в оцепенении, и одна мысль: Господь спас нас обоих, и детей...

…Эту историю о том, как Бог спасает, если люди Его слышат, я позднее пересказал своей дочке Анечке.

– А я не слышу, – потерянно сообщила мне дочка.

– Может, и слышишь. Мы Бога не ушами слышим, а сердцем, если умеем, молимся.

Честно говоря, сказанное для меня самого стало открытием. Хотя, на первый взгляд, что тут нового? Наверное, большинство чудес мы просто не замечаем, входим в ту дверь, где ждёт нас радость, а не в другую, садимся в поезд, который дойдёт до места, а не сгорит в пути. Это может казаться случайностью, а на самом деле Бог всё время говорит с нами. Счастлив, кто слышит.

Шестнадцать

Разговор с Леной Непеиной про космос получил развитие.

– Нам очень нравятся такие игры, где нужно отвечать на вопросы про планеты, звёзды, про природу и экономику, – сообщила она. – Сидим в большой комнате, распределившись на команды – если каждый за себя играть будет, так очереди не дождёшься, потому что шестнадцать нас уже, с зятьями и внуками. Кто победит – тому сладкий приз.

– Часто собираетесь все вместе?

– На Новый год собираемся. В январе первого числа Вероничка наша родилась, четвёртого – я, седьмого – Рождество, восьмого – Олесенькин день, двадцатого Иоанн родился.

– У вас весь год – сплошные праздники!

– Так выходит, – засмеялась Лена, – а у нас заведено, что все дни рождения справляем, дети друзей приглашают. На Крещение ходим на прорубь вместе с детьми. В прошлом году не стали их брать, было за тридцать, а мы с Митей всё-таки окунулись в Домгиль. Пока он нырял, я замёрзла и совсем было передумала, но потом всё-таки решилась. И такой жар после этого, а у Мити волосы в сосульки превратились. Вася Витрев рубит лёд обычно накануне, следит за прорубью, потом сообщает: «Готова!» При любой температуре погружается на праздник. Один раз, правда, ноги у него ко льду примёрзли. Отодрал как-то и сразу в баню.

Дети – кто молча ныряет, кто визжит. Даже в этом все разные.

Ещё зимой в лес ходим, показываем деткам заячьи следы, потом весной – нужно видеть, как просыпается, меняется природа. Ближе к лету и после Успенского поста ездим на шашлыки, старшие девочки с семьями обязательно в эти дни с нами: играем в футбол, волейбол, кто умеет ходить – ходит, кто ползать – ползает. Осенью снова в лес – нужно увидеть, как он засыпает. Наши вилегодские места неописуемо красивы. Дети должны это видеть.

В этот момент я понимаю, как она счастлива, как они с Митей счастливы.

Самое трудное

Дмитрий с гордостью показывает просторный уютный дом, потом мы спускаемся в обширный подвал, идём в хлев, где Непеины держат корову и поросят.

– Зарплата хорошая. Но дети должны привыкать к труду, – поясняет он, – ради этого и держим хозяйство. Мальчишка, ни разу не побывавший на сенокосе, вырастет обделённым.

– Что самое трудное для вас? – спрашиваю Дмитрия, подразумевая, что он продолжит рассказ о детях.

– Для меня, для всех? – отзывается он. – Долги отдавать. Берёшь чужое – возвращаешь своё. Родителей кормить, когда они беспомощны, – у кого доживают, тот знает. И третье – Богу молиться. Три самых трудных дела на земле.

В дорогу суёт мне банку белых грибов, Лена выносит большой круг топлёного масла. Я растерян:

– У вас же десятеро деток!

Они смеются, и как-то вместе, не хором, но вместе объясняют: что отдаёшь, то по-настоящему твоё.

Я столько раз слышал прежде эти слова, но здесь вдруг открылся их смысл, природа мужества этих весёлых людей, их долгого счастья. Вот они стоят передо мной, и я не могу вместить, что эти люди есть и будут через сто, через тысячу лет, повторяясь в бесчисленных потомках.

– Всей семьёй приезжайте, – говорит Дмитрий.

– Обязательно! – вторит ему Лена.

Их всего шестнадцать, так мало.

Владимир Григорян 18 января 2010 г. Источник: Газета Эском – Вера

_________________

burya

герои среди нас

http://www.navigato.ru/number/340/publication/10307
верстка у нас на сайте косая, извиняйте, но в остальном неплохо.

_________________
макарулька Поля (6.05.93), карамулька Софа (15.06.02)

"Наверное, я - мыслящий омлет" (с)

ТЕАМА

http://www.miloserdie.ru/index.php?ss=1&s=68&id=13654&vote=1289541199
Зачем на свете младшие сестры?

Продолжая разговор о семьях, хочется затронуть не только вопросы взаимоотношений отцов и детей. Каждая семья не существует сама по себе, она входит в так называемый семейный круг. Дяди, тети, бабушки, дедушки – все, кто собираются вместе по большим праздникам. И связи, существующие внутри семейного круга, различны. Их много, и неправильно было бы примитивизировать их. Связи между членами клана, как мне кажется, обуславливаются различной степенью родства и внутренней близости. Мой личный опыт – младшая сестра и братья. Осмысленный – сестра.

Предыстория
Появлению на свет моей младшей сестры предшествовала поистине чудесная история. Родители поехали к о.Иоанну Крестьянкину и повезли с собой коробочку «Зефира в шоколаде». Протягивают, а он берет, смотрит на коробочку и говорит: «А это вы обратно возьмите, тут для вашей семьи зефир». Показывает на нарисованные зефирины и перечисляет: «Это – твой (папе), это – твой (маме), это – дочке, это сыну, а этот – тому, кто родится». Стоит ли говорить, что через некоторое время у нас с братом появилась младшая сестра.

Искусство спора

Те, у кого нет младшей сестры, могут по незнанию смешать всех близких родственников – братьев, сестер, старших, младших – в одну кучу, но тот, кто знает, что это такое, каждому из них отдаст дань. О старшем брате мечтаешь в детстве: он бы вырезал лук и стрелы, разжег костер, испек картошку. О старшей сестре – в юности: было бы кому поверить тайны. О младшей не мечтаешь. Но вдруг тебе сообщают, что скоро она появится. Тебе 10 лет, уже есть младший брат. Кажется, что больше тебе никто не нужен. Или нужен? Ну, разве только самую малость, mezza voce.

Итак, младшая сестра. Первое, что приходит в голову, когда спрашивают о младшей сестре, это тот человек, благодаря которому мы овладеваем навыками спора. Имея сестру, мы вынуждены учиться доказывать, аргументировать, приводить веские доводы, иллюстрировать примерами. Конечно, со старшими тоже споришь, но мастерства с ними не достигнешь, потому что знаешь о своем самом главном козыре – они должны тебе уступить, потому что ты меньше.

Будни
Старшим ты вообще не должен ничего, они тебе практически все. Раннее утро, можно еще спать да спать, небо только-только стало розоветь, но тебе приходится вставать и идти на молочную кухню. Изо рта вырываются облачка пара, пятнадцать минут туда, столько же обратно. Но в благодарность за ранний подъем, запах гренков с сыром или запеканки особенно манит. Этот запеканочный дух, теплый, мягкий, прочно ассоциируется с младшей сестрой. Стоит почувствовать его, и захлестывают воспоминания, это – запах счастливой поры, когда в доме был маленький сморщенный комочек, ради которого приходилось (впервые в жизни) поступаться своим комфортом. Утром, собираясь в школу, обязательно помнишь о том, что она еще спит, нельзя шуметь, нельзя будить. Уходишь тихо-тихо, чтобы не побеспокоить.

Первые серьезные переживания – болезни сестры, первые сознательные радости – ее маленькие достижения. Если бы не было этого опыта, то я бы просто не знала, какими бывают дети и что с ними вообще делают, когда появились собственные.

Проходит несколько лет. Младшая сестра учит жизни в сослагательном наклонении. Я – уже как мне кажется взрослая – должна с ней поиграть, потому что родители куда-то ушли «Давай, будто мы…» - говорит она. И иррациональное противопоставляется расчетливому реальному времени. Мы серьезно погружаемся вдвоем в мир воображения и фантазии. Она, конечно, принцесса, я кто-то еще. С младшей сестрой вместе и впервые осознанно прочитаны «Муми-тролли» и «Хроники Нарнии». С ней впервые в жизни живешь настоящей жизнью, почти взрослой, а не созданной специально для тебя заботливыми родителями.

Выходные
Воскресенье. Обед прошел, уроки сделаны, а до вечера еще далеко. Есть уйма вещей, которые можно поделать – почитать, полистать, позвонить. Проходишь через большую комнату к себе и видишь, что она сидит за журнальным столиком с большой коробкой пазлов. Ты вовсе не собираешься заниматься этой ерундой, но беглого взгляда достаточно, чтобы оценить ситуацию – она не знает какой стороной вставить этот кривой серо-буро-малиновый квадратик. На картинке большой осенний лес, или горы с долинами, в любом случае нечто, не заслуживающее твоего подросткового внимания. Но как-то само собой, проходя мимо, вставляешь этот мелкий пазл в нужное место. Краем глаза ловишь благодарный и почти благоговейный взгляд. Сердишься на себя, потому что глупо тратить воскресный вечер на пазлы, когда тебе 17 лет, но после этого грустного взгляда уже как будто не можешь отойти. Ты ведь подал надежду. Думаешь про себя, что так и быть, поможешь чуть-чуть и бросаешь небрежно: «Ну-ка, подвинься». Начинаешь собирать с раздражением, почему именно ты обязана составлять компанию. Сидишь на одном стуле с младшей сестрой и подсказываешь ей, куда ставить глупые мелкие детальки. На столе появляется лошадиная морда и стог сена, и что-то еще. Раздражения больше нет. Есть общее дело, совместный маленький мир. Часа через два разгибаешь затекшие суставы, ловишь восхищенный взгляд, и тебе становится чуточку стыдно. Ведь это доставило тебе удовольствие.

Быть запросто

Младшая сестра – тот человек, с которым можно быть запросто, по-свойски. Старшая для этого, наверное, была бы слишком занята. С младшей можно не ждать приглашения придти в гости тогда-то, а просто проезжая мимо, забежать на часок. Можно не стесняться быть смешной и нелепой. Можно попросить, не испытывая смущения: «Не зайдешь в магазин, не купишь три моточка мулине и канвы?» К кому, как не к младшей сестре, можно обратиться с подобным поручением?

Если бы не младшие сестры, кто помогал бы молодым многодетным мамашам забирать старших детей из школы, кто водил бы на кружки и каток? Младшая сестра – это такая подпорка, середина огромного моста между тобой и твоими детьми. Между мной и сестрой разница 10 лет, между ней и моей старшей дочерью столько же. Думаю, это и есть – преемственность поколений. Со своей молодой тетушкой моя дочь ходит в магазины за одеждой, обсуждает прически и кремы. С ней же гуляет по Питеру, посещает спектакли и концерты.

Многозначительные взгляды и легкие уколы, к месту подхваченные шутки, слитки терпения, караты доброты и россыпи благородства – вот что такое наши младшие сестры.

Анастасия ОТРОЩЕНКО

_________________
Дочка- три сыночка - дочка
Spiro ergo amo, amo ergo vivo!

ТЕАМА

Ещё очень понравилась статья, хоть и не о многодетности, а просто о ценности семьи:

Изъятие семейных ценностей

Кузнецовым вернули детей. Но проблема изъятия детей у родителей не ограничивается только этим случаем. О том, как по-разному складываются судьбы детей, бомжующих с родителями, и детей, сбежавших из детского дома, пишет Анна ФЕДОТОВА, участник Православного народного движения «Курский вокзал – бездомные дети».

Почему история с Ниной Кузнецовой так глубоко задела меня и многих участников нашего движения?
По многим причинам. Прежде всего – наш почти пятилетний опыт общения и помощи бездомным – и детям, и взрослым. Пытаясь помочь беспризорным детям, мы ездили не в один детдом или приют, общались с воспитателями, с воспитанниками, с выпускниками...

Сергей и Нина – не те родители, у которых надо забирать детей, это очевидно! Да, существуют некие «законные» нормы содержания и воспитания детей (и, кстати, Нина с Сергеем не очень-то их нарушили), да – многие дети в материальном отношении в детдоме или приюте обеспечены хорошо, но – есть нечто, часто остающееся за рамками норм и законов, это нечто можно только прочувствовать на опыте, а не в теоретических спорах и рассуждениях.

Этот иррациональный остаток, выпадающий иногда даже за пределы логики, но без которого человек никогда не будет до конца цельным – это семейные ценности, сама семья. Семья может быть разной, может быть неполной и «некачественной», но наш опыт говорит – когда ее СОВСЕМ нет либо когда совершенно порваны с ней связи - это для многих в определенных ситуациях становится смертельным приговором. И чем раньше человек лишен этой ценности, тем меньше у него шансов состояться. Не буду приводить общую статистику – я основываюсь на нашей практике, хотя и так общеизвестно, что среди выпускников детских учреждений выживают максимум 10%. Но и среди этих 10% - спросите – кто из них потом живет счастливо? Кого потом не преследует всю жизнь страшный призрак сиротского детства? Их жизнь навсегда отравлена ядом отсутствия семьи…

Семья – это ценность, которую нельзя измерить зарплатой родителей, размером/наличием квартиры, количеством продуктов в холодильнике! С уменьшением количества денег родительская любовь не уменьшается. Иначе дети из бедных или бездомных семей сами сбегали бы в детские дома, но мы видим обратное – если родитель (родители) попадают с ребенком даже на улицу, но при этом продолжают по мере сил заботиться о ребенке – этих детей не отодрать от родителей! Мы говорили с КПДНщиками на Курском по поводу одной такой семьи – в милиции уже не хотели связываться с ней, потому что это целая трагедия, детская истерика, к тому же мама все равно всегда забирала ребенка из больниц – попробовали бы не отдать! А детдомовские бегут, - и иногда к своим непутевым родителям…

По данным исследования ЮНИСЕФ , бедность и даже потеря жилья не являются прямыми причинами ухода детей из семей.
Я лично знала одного беспризорника-наркомана, чей папа был очень богатым человеком, - семьи у нас и без «посторонней помощи» терпят крах – на любой ступени социальной лестницы. И практически нет механизмов для их спасения. Зато изолировать ребенка от родственников – легко, особенно, если ситуация давно запущенная.

Основная масса подростков на улице - детдомовские, при чем на улице они очень быстро становятся наркоманами. Однако мы знаем случай более чем 10-летнего «бомжевания» родителя с ребенком – этот ребенок к 18 годам даже к алкоголю не пристрастился, потому что он был с мамой. А если его поместить в детдом – неизвестно, где бы он был в 18 лет…

Конечно, жить абы где и абы как – не норма, но семья для ребенка – значит, нечто бОльшее. Это способ его коммуникации с социумом, это его история, его прошлое, без которого нет будущего. Если у ребенка нет своей истории, своего рода – у него нет почвы под ногами. Это особенно явственно чувствуешь, когда общаешься с выросшими «отказниками»…

И тут вспомнился еще один предполагаемый законопроект. Так ли это будет? Не удивлюсь, вполне логично, если изымают детей, то почему бы не «осчастливить и стариков»? – изъятие стариков, изъятие прошлого (мудрого, исторического), изъятие семейных ценностей – потому что старики и дети именно бОльшую часть этих ценностей и составляют.

По вокзальным наблюдениям, даже взрослые люди, теряющие семью, становятся уязвимыми и беззащитными. Но если удается наладить их связь и отношения с семьей – такого взрослого или ребенка довольно легко вернуть к жизни.

В сложившейся в стране ситуации человек не может нормально существовать без семьи. Время обобществления детей давно позади, в 1920-х годах, прочие общественные институты также приказали долго жить, осталась последняя ценность, на основе которой еще можно вырастить нормальных людей – это семья. Вспомним слова Бога после сотворения Адама – «нехорошо человеку быть одному». Адаму в раю одному было не хорошо, а ребенку одному – в детдоме, что – лучше?

Но в любом государстве есть сироты, как и кому их воспитывать? «Общество должно конкретно уяснить для себя: для кого оно содержит детские дома? Если для чиновников, для директоров, для воспитателей и для прочего обслуживающего детей персонала, то систему менять не надо…если детский дом создается государством для нужд детей, то менять необходимо.. » - это слова выпускника советского детского дома .

Действительно - для каких целей государство воспитывает сироту и на каких ценностях? Для чего, если кроме семьи ценного в обществе ничего не осталось? Или вы скажете, что у нас в почете сейчас честный ударный труд на заводе или в коровнике? Или большой и почетной ценностью является служба в армии или в правоохранительных органах? Где ценности, за которые можно пойти на войну и умереть? За чиновников из опеки, за директора детдома, отправлявшего тебя за плохое поведение в психушку? За власти, вместо помощи отобравшие у участника боевых действий детей? За что можно жить или воевать? За историю и семью – что еще осталось ценного? И вот теперь последнее – именно семейные ценности – у нас и изымают.

Не поэтому ли еще сироты часто попадают в криминальный мир, что это некий суррогат семьи с братками и «отцами-паханами»?
Глядя на истории наших ребят, мы понимаем – это далекое следствие того, что когда-то еще можно было исправить, спасти их семью, (оставить с бабушкой, оказывая ей помощь, например) – но это не было сделано. «Воспитывать» целую семью – действительно очень сложно. Зато изъять детей проще. Лечить головную боль гильотиной – очень эффективно, в 100% случаев помогает.

Но в современных условиях изъятие ребенка из семьи – это безумие. Пока он будет в детдоме – огромные бюджетные деньги будут выделяться учреждению, опеке и прочим конторам (от 623453 до 838671 рублей в год на данный момент) - , а потом сироту выбросят на улицу, и он будет «сам виноват», в 90% случаев – это ж известная статистика.

Либо, изымая ребенка из семьи, его надо помещать в патронатную семью, приемную и т.п., – что у нас там с законом о патронате? Кто помнит?
Когда я смотрю на фото Нининых-Сережиных детей, где они все вместе, улыбаются, купаются в пруду, едят торт, - я понимаю, что с их изъятием, они стали гораздо ближе к грани, за которой начинается «наш» вокзал…
Не дай Бог!

http://www.miloserdie.ru/index.php?ss=1&s=68&id=13684

_________________
Дочка- три сыночка - дочка
Spiro ergo amo, amo ergo vivo!