Для сохранения части сообщения в цитатник выделите нужный текст в поле ниже, категорию цитаты и нажмите кнопку "на память". В случае, если требуется сохранить всё сообщение, достаточно только выбрать категорию и нажать упомянутую кнопку. Для отмены нажмите кнопку "закрыть окно".
Когда закон подменяют личными взглядами на семейную жизнь, защита ребенка от жестокости сама становится жестокой к ребенку
Пресса не обошла вниманием приговор отцу за чрезмерные наказания сыну, нарисовав при этом картину этаких мракобесов, которые воспитывают через насилие. В то же время, соблюдая принцип объективности, журналисты дали слово и матери, и госслужащим. И открылась картина, которая вызвала вопросы о жестокости, но уже не отца, а системы защиты детей. Потому что изложенное не вписывается в рамки не только закона, но и человечности, да и вообще в какую-либо логику защиты ребенка.
Странная разлука
Казалось бы, следствие выявило виновника насилия, и он сразу, еще в октябре, был изолирован от общества. Произошло то, за что родительская общественность всегда выступала, — в таких случаях забирать из семьи не ребенка, а взрослого, источник опасности. Забрали - детям в семье больше ничего не угрожает. А ребенок (потерпевший ведь недаром называется потерпевшим!) нуждается в материнской ласке, в домашнем уюте — разве нам не говорят всегда, что семья лучше приюта? Многодетной семье, в которой только что родилась еще одна девочка, нужно вместе пережить произошедшее. Строить жизнь без отца, помогать друг другу.
Но оказывается, что мальчик все эти месяцы оставался и до сих пор – уже июль! – остаётся в приюте. К нему не пускают мать, даже отказались, по её просьбе, сообщить ей информацию о здоровье и учёбе сына. Публикации не давали объяснения, ни почему (законные основания), ни зачем (смысл)?
Если для начала обойти первый вопрос о законности, которая здесь, очевидно, «отдыхает», и сразу перейти ко второму, то действия «системы профилактики» в первые дни после открывшейся ей картины как-то еще можно было бы понять: а какова, дескать, была роль матери? Вдруг они с отцом «истязали» вместе? Но следствие закончилось еще осенью, мать не привлечена к ответственности и не уличена ни в какой форме соучастия. И вообще никогда не была замечена в насилии.
Впрочем, все равно непонятно — если администрация Дзержинского района Новосибирска считает мать опасной, то почему закрыли от нее только одного из детей? Или она считает, что мать опасна только для одного, девятилетнего?
А какими благими намерениями можно объяснить стремление администрации окончательно разрушить эту семью, лишив не только отца, но и мать родительских прав на всех четырех детей — от грудной малышки до уже почти взрослой девушки?
Эти вопросы возникли у нас. И чтобы понять происходящее, мы познакомились с семьей (кроме отца, который в изоляторе), поговорили с приютом и администрацией, вместе с ее представителями навестили жилище семьи.
Семья
Навстречу нам выбежал пятилетний мальчик: «Давайте, я приберу ваши сумки». Грудная малышка лежит в просторной плетеной люльке — это работа ее старшей сестры, которая мастерству вязания и плетения научилась от мамы. Модные плетеные сумочки, с которыми ходят они с мамой, — тоже дело ее рук. Просторная квартира полна следов заботы — и мужской, и женской. В доме оборудованы не только спальные, но и рабочие места, и спортивные тренажеры, в прихожей — велосипед, ролики, самокат дошкольника. У балкона полный тазик лимонов, ждущих своей очереди в дегидратор — это мама с дочкой вместе занимаются витаминными заготовками, которыми уже в начале лета забиты полки в прихожей… И всё это администрация хочет разрушить. Зачем?
Документы, предоставленные в суд опекой, говорят о детях только хорошее. Да, в них отмечается, что семья не сдает деньги на разные «выезды» классом — школа не сумела так построить работу попечительского совета, чтобы вопросы имущественного неравенства родителей не были чувствительными для отношений между школьниками. Но в характеристиках единодушно отмечается главное — дети-школьники хорошо воспитаны, учатся на «хорошо» и «отлично».
Точнее, учились. Старшая дочь, отличница, в ситуации, когда отца в доме нет, а мать в слабом положении (вначале беременная, теперь кормящая), взяла на себя роль и матери, и отца семейства. На ней и магазин, и вся бытовая помощь с братом и сестрой. Да еще и посещение в приюте другого брата, с которым можно пообщаться через решетку во время его прогулки — мать к нему не пускают, и он там без родных.
В итоге — две последние четверти в школе пропущены. Школа была обязана предложить ученице возможность ликвидировать академическую задолженность, а в случае неуспеха — обсудить с родителями варианты продолжения обучения. Но ее просто решили отчислить — прямо в каникулы, грубо нарушая закон. Мать об этом узнала случайно, когда пришла в школу за справкой, где учатся ее дети (справка нужна для пособия на школьную форму), и тут её огорошили — дочь отчислена!
Школа в глазах девочки стала врагом ее семьи. То, что брата забрали прямо из школы, она восприняла как вероломство — родители доверили ребенка школе, а забрать не смогли. Родителей не только не пригласили на «изъятие» (так называется эта незаконная процедура на языке полиции), но и долго не хотели говорить, куда отвезли мальчика. Вдобавок директор школы (а ведь, казалось бы, педагог!) не удержался от публичного унижения ученицы перед сверстниками…
Потерпевший в заключении
Об учебе и здоровье второго своего школьника, заключенного в приют, мать почти ничего не знает. Кроме того, что там мальчику "доставалось" от сверстников, там он болел (как и все дети — но дома он уже давно не болел, а в приюте часто что-то «гуляет», то ротавирус, то ветрянка).
Школа, в которую его водили, отказалась дать матери информацию — с ее родительскими правами уже не считаются. Приют тоже отказал в информации, ответив письменно: «В связи с отказом в признании Вас законным представителем малолетнего… отсутствуют основания в предоставлении каких-либо документов в части успеваемости и перенесенных заболеваниях».
Вам понятно? Нам — нет. О каком «отказе в признании» речь? Родители являются по закону представителями ребенка. Значит, пока они не лишены этого статуса судом, они (а не приют, и не орган опеки и попечительства) определяют, в чем состоят интересы ребенка. Именно родители «имеют преимущественное право на обучение и воспитание своих детей перед всеми другими лицами» (ст.63 СК РФ). Исключения могут прописываться только в федеральных законах и должны оформляться через специальные процедуры. Без таких процедур нельзя просто произнести мантру «мы защищаем права и интересы ребенка» (при этом не считая правом ребенка его право на совместное с родителями проживание) и этим освободить себя от химеры закона.
Печальная правда, однако, в том, что такое освобождение воспринимается уже как норма, а не нарушение. Ряд сенаторов даже предложили прописать в Семейном кодексе «презумпцию добросовестности родителей» — которая, по сути, и так есть, но не соблюдается. Как и в нашем случае — судебный процесс еще не дошел до предварительного заседания, а мать уже не считают законным представителем!
Мы стали разбираться. Выяснилось, что приют, как и опека, ссылаются на постановление следователя о запрете общения матери с сыном. Сам следователь, узнав об этом, удивился: такого постановления не могло быть. Он действительно отстранил мать от представительства ребенка, но только при его допросах как потерпевшего.
Норму, которая это позволяет (ч.3 ст. 191 УПК), ввели сравнительно недавно (с 2014 года). Законодатель принял во внимание, что нередко супруги, желая сохранить свою семью, в подобных делах выгораживают друг друга, предпочитая с ситуацией разбираться дома, а не в полиции. И это мешает следствию. По-видимому, для служащих семейной сферы понять эту норму оказалось слишком сложно: тут представитель, там не представитель. Ну как таким дышлом правильно вертеть?
Впрочем, верим ли мы, что дело просто в ошибке, а приют и опека просто превратно поняли слово «отстранение»? И все эти месяцы, с болью наблюдая слезы матери, смиренно выполняли, как искренне думали, требование следователя?! Кажется более правдоподобным, что для привычного самоуправства в отношении матери чиновникам просто было очень удобно воспользоваться особенностью случая - уголовным делом против отца семейства, чтобы найти оправдание жестокости в отношении всей семьи.
Однако, верим или нет, а нельзя было не попробовать воспользоваться выявленным недоразумением, чтобы дать возможность администрации и приюту вернуть ребенка, «сохранив лицо». Просто признав ошибку (не важно, чью), без всяких извинений и компенсаций — лишь бы ребенок вернулся домой. Тем более что приют умолял нас: мы слушаемся опеку, принесите от нее бумагу, и мы вернем!
Мы пришли в администрацию, рассказали об ошибке, попросили выдать приюту соответствующую бумагу. Договорились, что они посетят семью, убедятся, что дома жить можно, составят акт. Написали письмо главе органа опеки и попечительства А. А. Рудских — попросили предоставить документы, объясняющие удержание ребенка, вернуть ребенка до решения суда и вообще отозвать иск.
Но администрация удобной подачей не воспользовалась. Через три дня мы вместе с опекой навестили семью — убедились, что дома всё в порядке (акт вышел исключительно положительным). А на четвертый день А. А. Рудских «ответил» на наше письмо: подписал ходатайство о том, чтобы суд, наоборот, узаконил пребывание ребенка в центре до вынесения решения суда. Фактически признав, что до сих пор нахождение ребенка в приюте было незаконно.
Но чем обосновал глава необходимость узаконить эту жестокость? (Впрочем, защитники детей не считают разлучение ребенка с матерью жестокостью). Вот что говорится в его тексте:
«…Психологами было выявлено, что после общения с родственниками (бабушкой, мамой), эмоциональное состояние ребенка становилось неустойчивым (ребенок проявлял негативизм, конфликтность в отношениях со сверстниками, дерзость, и пр.). Подобные резкие изменения в эмоциональном фоне ребенка и его поведении могут говорить о том, что общение с родственниками (мамой, бабушкой) имеют негативное влияние на ребенка, провоцируют откат к первоначальному эмоциональному состоянию, что затрудняет и тормозит динамику психокоррекционной работы с мальчиком».
Это нам кажется естественным, что после общения по телефону с родными мальчик начинает сильнее тосковать по семье и дому — возвращаются чувства, от которых его на некоторое время удавалось отвлечь. А на языке душеведов из приюта, с которыми согласился А. А. Рудских, это называется «потерей устойчивости эмоционального состояния» и признается вредным.
Получается, что с помощью приюта мальчик уже отвык было от родных, а теперь опять заскучал, вся работа насмарку! Видимо, цель «психокоррекционной работы» — заставить забыть семью, а идеал психического состояния ребенка — состояние Кая в приюте Снежной королевы, где он всё время составлял из льдинок слово «вечность», пока такую эмоциональную стабильность не растопили слезы его сестры (наверное, «эмоционально неустойчивой»).
То есть полноправного родителя можно разлучить с ребенком без суда только потому, что какой-то психолог (который, может быть, не «проходил», что такое материнская депривация) решил, что ребенку с вами вредно!
Но это уже новое оправдание администрацией разлучения матери и сына. Теперь круг замкнулся: приют для возврата ребенка просит бумагу из опеки, опека — бумагу из приюта, «заключение» о заключенном ребёнке, достоверность которого у матери нет никакой возможности оценить. И которое вообще не может иметь значения. «Но ведь нет такой законной процедуры!» — говорим мы администрации. — Да, процедуры нет, но «мы же переживаем за ребенка!»
Вот и всё сказано: мать переживает — это не главное. Главное, что переживают они! За ребенка? — нет, за себя: «а если что случится, кого накажут?»
Мать еще с осени слышала разные оправдания удержания ребенка до суда, а приют излагал ей целый порядок возврата ребенка. Узаконить такой порядок, который бы не считался с родительским правом, — это мечта системы профилактики, не раз озвученная в дискуссиях.
«Как я могу его отдать, если его привезла полиция», — говорит чиновник, словно «привезла полиция» — это статус сильнее родительского. И чиновник находит сочувствие у законодателей — например, концепция совершенствования Семейного кодекса это обсуждает именно как проблему статуса, и идет чиновникам навстречу, вводя новый статус «временно защищаемого ребенка».
Просьба предоставить документы, которыми приют и опека оформляют свои действия, оказывается для всех слишком непривычной. Казалось бы, если вы действуете законно и обоснованно, почему не показать документы? "Запрет общения"? — покажите! Ходатайство опеки? — покажите!.. Матери обязаны показать всё, что непосредственно касается ее прав и прав ее ребенка, это гарантировано и Конституцией, и Семейным кодексом. Но у администраций и приютов своя «деловая этика», слово «показать» у них вызывает оторопь. Ой, этот акт — «внутренний документ». Ой, ходатайство опеки — это «не наш документ, а опеки, просите у нее»… Штраф за отказ предоставить документы их не пугает — видимо, просто потому, что не было прецедентов…
Разрушить семью до конца
Между мнимым запретом следователя и апелляцией к мнению психологов среди оправданий удержания ребенка звучало и совсем бесхитростное: «Мы же подали иск о лишении прав!»
То есть суд еще ничего не решил, но они уже подали — и им достаточно. Звучит абсурдно — мало ли кто на кого может в суд подать! Но для них привычно. И это при том, что для иска против матери нет ни одного основания.
Дело в том, что статья о лишении родительских прав очень строгая — все шесть оснований отнюдь не оценочные. Следствие разобралось, назвало виновным отца, не усмотрело виновного бездействия матери. Значит, приговор в отношении отца не оставляет суду выбора. А в отношении матери — наоборот, не дает никаких оснований для лишения прав.
Каких-то претензий к матери, кроме «неприятия мер по защите своего сына», никто и не высказывал. В исковом заявлении это единственная претензия. Какие меры могла и обязана была принять беременная женщина против энергичного мужчины — загадка. Как будет истец доказывать, что она не пыталась влиять на ситуацию в доме — еще интереснее. Но под основания для лишения это никак не подвести. И тем более — как можно лишить всех четырех детей матери за то, что она якобы недостаточно защищала одного из них?
Нам видятся правдоподобными два объяснения мотива подачи такого иска. Одно — эмоционально-мировоззренческое, другое — бездушно бюрократическое.
Наказать за желание сохранить семью
«Но вы же сами виноваты! В конце концов, государство встало на защиту вашего сына только потому, что вы в суде защищали интересы отца», — примерно так говорят наши собеседницы, когда у них кончаются аргументы за продолжение удержания ребенка.
То есть мать, по их мнению, выбрала неправильную линию поведения в суде, когда обсуждался вопрос о том, что семья останется без мужа и отца. Суд, оценивающий доказательства по внутреннему убеждению, с ее версией не согласился — значит, «она выгораживала мужа».
В Дзержинской администрации словно подобрались люди с одинаковой мировоззренческой (или инструктивной?) установкой на то, как правильно должна себя вести «настоящая женщина», «настоящая мать», «настоящая жена». И, пользуясь властью, они позволяют себе наказывать женщину за то, что та не хотела, чтобы ее мужа посадили. Наказывать отобранием детей.
Установки формирует жизненный опыт (личный и окружающих), успех или неудачи в создании прочной семьи, искусство и общественные обсуждения… Но всё это уместно где угодно, но не в суде! Личные убеждения не должны влиять на исполнение должностных обязанностей по отношению к людям, которые разделяют другие установки. Но на деле, увы, влияют.
Одни считают, что женщина должна выбирать между детьми и мужем. При этом на вопрос о том, какая роль — матери или жены, должна подавлять другую, они отвечают по-разному.
Другие не считают возможным разделять семью, считают своим долгом до конца бороться за нее, стараться всеми средствами повлиять и на мужа, и на детей. Это выбор трудный и, по итогу, не всегда успешный. Но осуждать за него могут только люди, отчаявшиеся создать прочную семью, или сразу не смотревшие на семью как на ценность не личного комфорта, а нескончаемой ответственности за будущее друг друга. Потому что такой выбор исходит «из необходимости укрепления семьи, построения семейных отношений на чувствах взаимной любви и уважения, взаимопомощи и ответственности перед семьей всех ее членов» — так формулирует основные начала семейного законодательства первая статья Семейного кодекса. Значит, если закон в какой-то мере и позволяет предпочитать одни мировоззренческие установки другим, то именно такие, которые находятся в ключе такого трудного выбора.
«Нам всё равно, путь суд разбирается»
Ключ ко второму объяснению дает реплика в разговоре одной из сотрудниц опеки. На замечание о том, что ведь для лишения нет оснований, она невозмутимо ответила матери — «доказывайте это в суде, нам-то что!»
А на вопрос, зачем лишать прав на всех четверых, так же спокойно объяснила — ну, у нас «нормативка» такая, мы подаем на всех, а там пусть суд разбирается. И стало понятно, что ей лично вообще наплевать на чьи-то судьбы — она исполнитель алгоритма.
Возможно, чиновники действительно действуют, вообще не вникая в отношения, а просто помнят, что где-то было требование после изъятия ребенка подать в суд — а, ну вот, в ст. 77 об отобрании ребенка. И в ее логике и действуют.
Нет, саму эту статью они, как у них говорят, «не применяли, а потому не нарушали»: глава органа опеки постановления об отобрании не подписывал; «изъятие» выполнила полиция на основании ч.2 ст. 13 ФЗ-120 - то есть «потому что приют обязан принять» (такое основание впечатано уже в бланк акта изъятия). И иск подали не через неделю, а через месяц, а в нем надо было еще придумать, что написать. Но что-нибудь, они считали, надо.
А может быть, дают свои ядовитые плоды в этом деле обе крайности — произвол на основе личных убеждений и роль «идеального чиновника» без души и без рассуждения.
На самом деле, конечно, мать не должна доказывать, что она “правильная”. Это гражданский процесс – доказывать должен истец. Это в административном процессе – о незаконности удержания ребёнка – доказывать законность своих действий будут ответчики – то есть приют и, опять-таки, администрация.
Такой процесс скоро начнётся в Железнодорожном районном суде и, как я постарался объяснить, он будет принципиальным. Вопрос, который будет стоять перед судом на этом примере, важен для всего общества: почему ответчики считают себя вправе распоряжаться ребёнком, если его мать не ущемлена судом в родительских правах?
Следить за разрешением этого непростого вопроса можно в группе, в которой можно и комментировать, и оставлять свое мнение, делиться рекомендациями:
На сайте с 21.10.10 Сообщения: 1314 Откуда: м. Березовая роща
Добавлено: Вт Ноя 15, 2022 0:29
Галина Пырх: «Предательство как защита» (08.11.22)
Вот уже год в Новосибирске творится беспредел в отношении десятилетнего мальчика. Защищая его «права», чиновники всех уровней с невиданной жестокостью попирают основное право ребенка – жить и воспитываться в родной семье. Его судьба – маркер истинного отношения к детям тех, кто ратует за приоритет их «прав» и введение закона о «семейно-бытовом насилии».
Предательство первое. Школа
Как показывают события в разных регионах страны, за последние два десятилетия школа из места, где происходит формирование детей как будущих граждан и обучение их правилам жизни в социуме, окончательно превратилась в учреждение по предоставлению образовательных услуг. А также в неотъемлемую часть ювенальной системы, основанную на стукачестве и приоритете грубого чиновничьего произвола, называемого в официальных документах «межведомственным взаимодействием».
В 2021 году в школе №96 Дзержинского района города Новосибирска произошло происшествие: некие ученики заставили девятилетнего мальчика (назовем его Андреем Б.) в обмен на прекращение издевательств украсть из дома золотые украшения матери и отдать им.
Когда кража обнаружилась и родители обратились к руководству школы с требованием найти тех, кто принудил их сына ее совершить, вместо проведения педсовета и подробного разбирательства ЧП директор Резванова Галина Афанасьевна вызвала полицию, мотивируя это тем, что мальчик был строго наказан отцом ремнем и поэтому его надо немедленно изъять из семьи. Ребенка прямо с уроков отправили в приют, а вымогатели так и остались ненайденными.
Мы не можем точно сказать, какие чувства испытал девятилетний домашний ребенок, когда вызванные директором школы полицейские «арестовали» его прямо во время уроков и под конвоем доставили в приют. Не знаем, что он чувствовал, внезапно оказавшись в совершенно чужой обстановке, где вместо отдельной, своей комнаты «своей» на долгие месяцы стала лишь такая же, как у других «социальных сирот», казенная кровать с тумбочкой. Каково было мальчику, который не умел сам постоять за себя, но знал, что за спиной – надежная опора в лице родителей, вот так, сразу, лишиться этой опоры…
Но самое важное даже не это. Он был наказан за кражу, наказан, бесспорно, сурово. При других обстоятельствах он бы навсегда вынес из этой ситуации главный урок в своей жизни: красть – нехорошо, недопустимо. Тем более подло и недостойно мужчины красть у близких людей, у матери, из-за трусости. Но ему не дали возможности это осознать. Отца перед ним назвали преступником, насильником, а его самого представили невинной жертвой. Значит… красть можно? Кто скажет, как отразится такая «защита прав» на дальнейшей судьбе этого мальчика? Каким он будет, став взрослым?
Необходимо отметить, что коллектив школы №96 не чувствует никаких угрызений совести за то, что практически по его вине бывший ученик в одночасье лишился родного дома, семьи и до сих пор пребывает в закрытом казенном учреждении, за высоким забором из железных прутьев. Ни один из так называемых учителей ни разу не поинтересовался его дальнейшей судьбой, не навестил и не сказал ему доброго слова. Он был предан школой и забыт.
Предательство второе. Органы опеки
Вся деятельность этой структуры, начиная с 90-х годов, строится на методичках, разработанных Национальным фондом защиты детей от жестокого обращения, с подачи USAID – Американского агентства по международному развитию. Считать, что цель органов опеки, действительно, оказание поддержки семье, оказавшейся в трудной жизненной ситуации, могут только очень наивные люди, которые не сталкивались лично с методами работы большинства ее представительниц. Причем основная проблема заключается в глубоком и искреннем убеждении сотрудниц опеки в том, что родная семья в 99% случаев – это место, где систематически и злостно нарушаются некие права детей, на страже которых они призваны денно и нощно стоять.
Именно в рамках защиты этих прав в описываемой нами ситуации Андрей Б. был жестоко вырван из привычного круга общения и помещен в ГБУ НСО Социально-реабилитационный центр «Виктория», его отец отправлен в тюрьму, а мать на шестом месяце беременности осталась одна с двумя детьми.
И вновь вернемся к изначальной причине наказания, послужившей основанием для изъятия. Ребенок совершил серьезный проступок, который может повлиять на всю его дальнейшую жизнь. Представители учебного заведения расписались в своей полной педагогической несостоятельности. Кто мог бы объяснить мальчику, что он поступил скверно? Конечно, мама. Она сумела бы найти нужные слова, ведь у нее с Андреем до этой истории были очень теплые, дружеские отношения. Мама для него была – самая добрая, самая лучшая, самая ласковая, самая справедливая! Но… Ей запретили с ним общаться. Совсем. Почти год. Она не принимала участие в наказании провинившегося сына, это было «мужское дело». Но ее, фактически, тоже сделали в глазах ребенка преступницей и насильницей – и его вынудили это принять и с этим смириться. А что в итоге? Маму не пускают – значит, она плохая… А ему говорят, что он не виноват… То есть он, совершивший кражу, – хороший. Значит, он поступил правильно?..
Сотрудницы опеки не задумываются о том, что своими действиями ломают хрупкую психику ребенка, наоборот, они уверены, что весь этот год честно защищают права «пострадавшего от насилия» мальчика. Они инициировали судебный процесс по отобранию у матери остальных троих ее детей, включая родившуюся в феврале 2022 года, через 4 месяца после инцидента, девочку. За что? А ни за что. Потому что так прописано в методичках, изданных на деньги спонсируемого американским агентством фонда, находящегося в списке официальных партнеров Министерства труда и социального развития Новосибирской области – высшего руководства органа опеки.
Целый год мать ходит по разным инстанциям, стучится в разные двери, пытаясь вернуть сына. Но в глазах сотрудников отдела опеки Дзержинского района она уже потеряла на него все права – хотя никто ее не лишал родительских прав и даже не ограничивал в них – нет на то оснований. Но чиновницы считают, что теперь они вправе решать судьбу Андрея, теперь они ему – мать и отец. И они решили…
Почти одиннадцать лет тому назад будущая мама Андрея состояла в браке с другим человеком. Узнав, что его супруга забеременела, мужчина высказался категорически против рождения ребенка. Но она родила мальчика, у которого в младенчестве обнаружились серьезные проблемы со здоровьем. Вместо того чтобы вместе с женой выхаживать ребенка, биологический папаша бросил и ее, и сына. За него это сделал другой человек, тот, который и стал его настоящим отцом.
В 2014 году бывший супруг решил отомстить матери Андрея и разрушить ее жизнь с новым мужем. Он нанял пятерых здоровых мужиков, которые ворвались в ее квартиру и на глазах малолетних детей избили женщину до крови. После этого «мститель» подал в суд на признание отцовства, но, получив положительное решение суда, уехал в другой город, даже не озаботившись выполнением формальностей.
Восемь лет о нем не было слышно ничего, кроме того, что он проживает в городе Братске. Но вот в 2022 году опека Дзержинского района Новосибирска нашла его координаты и решила, что он – именно тот человек, который достоит быть отцом «опекаемого» ими мальчика. Она предоставила мужчине возможность звонить и беспрепятственно общаться с ребенком, несмотря на то, что Андрей не помнит и не знает его. Хотя все разговоры с родными – бабушкой и сострой – проходят только в присутствии сотрудницы приюта, этому человеку было позволено уйти с мальчиком за пределы территории на достаточно долгое время и бесконтрольно где-то находиться с ним.
Фактически, под мощным психологическим прессингом Андрея вынуждают признать отцом человека, когда-то его предавшего, и отказаться от того отца, который выходил его в младенчестве и воспитывал восемь лет из его десяти.
Предательство третье. Приют
Высокий забор из железных прутьев, видеокамеры, кодовый замок на входе… Это – ГБУ НСО социально-реабилитационный центр для несовершеннолетних «Виктория». Воспитательницы (или педагоги?) мощного телосложения замашками больше напоминают надзирательниц в колонии для малолетних преступников. Одна из них, пришедшая на суд как представитель приюта по делу своего подопечного, поразила присутствующих своим нецензурным лексиконом и татуировками на руках.
Трудно сказать, что за методы социальной реабилитации детей, «пострадавших от жестокого обращения и насилия, и детей, попавших в трудную жизненную ситуацию», практикуются в этом заведении, но в главном, к сожалению, можно быть уверенным: принципы педагогики не только Ушинского, но и Макаренко здесь неизвестны. Да и те самые обычные права детей, о которых якобы так пекутся за казенный счет государственные «детолюбы», попираются здесь с какой-то незамутненной непосредственностью и воистину простодушной жестокостью. Логика местных специалистов чем-то напоминает логику иных зоозащитников (да простят меня истинные любители животных!). Судите сами.
На основании заключения приютского психолога представители ГБУ СРЦ «Виктория» заявляют о том, что ребенок якобы уже привык жить в социально-реабилитационном центре, а «после общения с родственниками (бабушкой, мамой) эмоциональное состояние Андрея становилось неустойчивым». В связи с этим делается вывод, что свидания с родными необходимо запретить.
То есть причину того, что мальчик переживает после визитов родных, они видят не в том, что ребенка насильно лишили мамы, бабушки, сестер и брата, и он элементарно тоскует по ним, а в том, что они вообще «имеют наглость» его посещать и тем расстраивать.
А далее всё «логично»: оставить его в приюте до совершеннолетия не получится, значит, нужно всего лишь «отдать его в другие руки» – и проблема будет исчерпана. Тем более что «другие руки», как говорилось ранее, уже найдены. Проживание «нового хозяина»… простите, «нового отца» в далеком от Новосибирска Братске только упрощает дело – с глаз долой, из сердца вон. А возникнут проблемы с содержанием… пардон, воспитанием – это уже будет забота той, Братской опеки.
Директор Хихлова З.И. превзошла сама себя в ответе матери Андрея на ее упрек в том, что сыну не разрешили с ней свидание из-за проведения в СРЦ какого-то праздника:
«…благодаря государству, – пафосно заявила руководитель приюта, – <Андрей> находится в нормальных условиях, обеспечен всем необходимым, он активно участвует в культурно-массовых мероприятиях учреждения. Никто не может лишать ребенка праздника. С ним активно работают педагоги и педагоги-психологи, пытаются минимизировать тот ущерб, который был ему причинен».
Так и хочется спросить у этой дамы, заигравшейся, как в куклы, в псевдозащиту прав и воспитание чужих детей: вы кого хотите вырастить из этого ребенка? Мужчину, который способен нести ответственность за свои поступки, или инфантила, не отличающего добро от зла? Или вам вообще безразлично, каким он будет через три, пять лет? Вы, именно вы, Зинаида Ивановна Хихлова, сегодня в ответе за то, что ребенку год внушают абсолютно аморальные принципы предательства близких – ради собственного благополучия, ради одобрения сильного, ради личного комфорта. Именно вы в ответе за то, что мальчик, формально уже предавший отца – пусть сурово, но за дело его наказавшего, искренне заботившегося о его становлении как человека, – при вашем непосредственном участии и одобрении готов так же предать свою мать. Вы, лично вы, Зинаида Ивановна, всеми силами этому способствуете и тем толкаете ребенка на совершение страшного, смертного греха, который может сломать его жизнь и навсегда погубить его душу. И вы будете нести ответственность за это, уверяю вас. Потому что есть духовный, Божий суд, который выше всех земных судов.
Предательство четвертое.УПР
Женщина, которая занимает в городе Новосибирске место Уполномоченного по правам ребенка, имеет длинную политическую карьеру. Ей даже довелось побыть сенатором.
Надежда Николаевна Болтенко умеет красиво говорить. Умеет принять сочувствующий вид. Нельзя не признать – умеет выслушать. И это, пожалуй, всё. Когда на кону стоит вопрос: требовать ли что-то от представителей госорганов и защищать обычных людей, либо требовать что-то от обычных людей и защищать чиновников, Надежда Николаевна выбирает второе.
Озаботившись тяжелой историей семьи Андрея и его собственным годичным заключением под стражу в приюте, общественники Новосибирска решили обратиться к самому главному государственному «детолюбу» на территории области и попытаться донести до нее свою озабоченность. Они были приняты в назначенный срок, их аргументы были благосклонно выслушаны. Было даже дано обещание «всё сделать, чтобы ребенок вернулся в семью». Обнадеженные представители общественности терпеливо месяц ждали практических результатов встречи и, самое главное, выполнения обещания, данного таким искренним, таким сочувственно-понимающим тоном. А потом пришел официальный ответ, в котором черным по белому было написано, что так как «указанные в обращении вопросы являются в настоящее время предметом судебного разбирательства (хотя это не так – Г.П.), вмешательство Уполномоченного по правам ребенка в Новосибирской области в деятельность суда недопустимо».
В ходе встречи Н.Н. Болтенко обещала лично посетить семью, чтобы составить свое собственное представление о ее членах, и пообщаться с мамой. Ничего сделано не было.
Когда лжет обычный чиновник, это вызывает обиду, возмущение, досаду. Но если от него ничего не зависит, это просто называют бюрократической волокитой.
Когда беззастенчиво и цинично лжет человек, в чьих руках находится, в полном смысле, вся дальнейшая судьба ребенка, это отвратительно. Когда же, вместо того, чтобы «приложить все силы, чтобы вернуть мальчика в семью», Уполномоченный по правам ребенка в Новосибирской области грубо и настойчиво по телефону давит на мать, фактически, приказывая ей отказаться от сына, возникает закономерный вопрос: имеет ли после этого бывшая сенаторша право занимать свой пост? Как можно доверять ей государственную заботу о защите интересов детей, если она не выполнила ни одного обещания, данного в присутствии четверых взрослых людей, причем под аудиозапись? Каким запасом цинизма и равнодушия к своим подопечным надо обладать, чтобы, не моргнув глазом, отказаться от своих слов? Чтобы предать тех, кто так ждал и надеялся на ее помощь и защиту…
В заключение
Я не зря всё время подчеркивала, что все, кто исковеркал судьбу десятилетнего Андрея, – женщины. Которые оказались неспособны понять, что для мальчика не так страшна боль от ремня, как безнаказанная подлость. Предательство, поданное под соусом «защиты прав», оставляет гораздо более глубокий след, чем полученная от отца оплеуха. Рубец от заслуженного наказания заживет, и в конечном итоге пойдет на пользу. А вот трещина в душе ребенка от навязанного взрослыми решения отказаться от матери и отца останется навсегда. Своими действиями все перечисленные персонажи только усугубили ситуацию, которую издавна в любых семьях решали вполне однозначными методами.
Сегодня мы отбрасываем навязанные нам западные правила, не соответствующие ни нашему укладу, ни воспитательному опыту многих поколений. Пришла пора отказаться и от методичек, продиктованных USAID, и вычеркнуть из числа «партнеров» созданные на иностранные деньги проювенальные организации.
Иначе вместо мужчин, готовых защищать свою Родину, своих близких, готовых брать на себя ответственность за свои поступки, мы рискуем получить племя беспринципных эгоистов, озабоченных лишь соблюдением их собственных прав.
P.S. Меня, как журналиста, долго мучил вопрос: кто дал «наводку» редакции «Комсомольской правды – Новосибирск» на инцидент, произошедший в семье Андрея Б. Кто «слил» все персональные данные мамы мальчика, включая номер сотового телефона и полный домашний адрес, по которому и заявился журналист «КП» на второй день после произошедшего. Кто заказал оголтелую кампанию в местных СМИ, направив все публикации строго в одно русло – квалификацию случившегося как «вопиющий случай семейно-бытового насилия».
Уже после написания статьи выяснилось, что информация журналистам поступила из аппарата Уполномоченного по правам ребенка в Новосибирской области. То есть заказ «мочить» родителей был именно оттуда. Комментариев к этому факту не будет. Пусть каждый оценивает его самостоятельно.
На сайте с 21.10.10 Сообщения: 1314 Откуда: м. Березовая роща
Добавлено: Сб Дек 03, 2022 9:52
Идёт охота на семью, идёт охота... (Галина Пырх, 02.12.2022)
В разных частях нашей необъятной Родины взлетают к небу истошные крики отбираемых детей, плач матерей – идёт охота. По жалобе ребенка, обидевшегося на родителей за наказание, по заявлению школы или «бдительных» соседей – идёт охота. Как гончие, рыщут в поиске жертв солидные тёти или молодые незамужние девчонки в полицейских мундирах и офисных костюмах – идёт охота. Охотничий азарт раздувает ноздри, зажигает ледяным блеском глаза, заставляет хищно сжимать наманикюренные пальчики в жёсткий безжалостный кулак – идёт охота...
В последнее время вал сообщений об отбирании детей из самых разных семей увеличился. Что это? Заказ на разжигание недовольства властью и социальной напряженности в обществе? Агония западного проювенального лобби, старающегося в последних судорогах сломать как можно больше детских судеб, чтобы заложить мины на будущее, породить «спящих» бунтарей против государственного устройства? Артподготовка перед очередным вбросом идеи о необходимости принятия закона о семейно-бытовом насилии? А может, всё вместе? Чем еще можно объяснить возросшую активность школы, органов опеки и ПДН в этом постыдном деле?
Под заявления с высоких трибун об укреплении семьи, о возвращении к традиционным семейным ценностям происходит прямо противоположное – разрушение авторитета родителей, детско-родительских отношений, семьи как самой незыблемой основы формирования мировоззрения человека. Невольно вспоминаются цели печально известного форсайт-проекта «Детство-2030»:
Не беда, что «воспитательными сообществами» на практике сегодня являются социально-реабилитационные центры для несовершеннолетних «социальных сирот», в которых «детские траектории очерчиваются по периметру территории СРЦ, ограниченной трёхметровым железным забором.
Не беда, что ребёнок, переживший стресс во время насильственного отобрания у родителей, на всю оставшуюся жизнь сохранит память об этом ужасном событии и будет просто бояться создать семью.
Не беда, что дети, изъятые из семей по их собственному наивному детскому доносу, продиктованному обидой на отца или мать за наказание, лишь потом, ценой своей сломанной жизни, возможно, поймут простую житейскую истину: родители наказывают, чтобы дитя имело время исправиться, чтобы научилось с детства смирять гордыню, чтобы получило личный отрицательный опыт стремления к «самохотению». Потому что родители наказывают, думая о будущем своего ребенка, о его душе, – в отличие от государственной пенитенциарной системы, с которой многие из таких детей неминуемо сталкиваются во взрослой жизни.
Разбирая детали уже известной читателям ситуации по изъятию Андрея Б. (см. здесь и здесь), которая произошла в Новосибирске в октябре прошлого года, я поражалась не только вопиющему нарушению закона, сопровождающего всю эту трагическую историю с самого начала до сего дня. Шокировала та легкость, с которой все – от сотрудников и директора образовательного учреждения до сотрудников органов опеки, МВД и Следственного комитета, – его нарушали. Как оказалось, весь закон в этом ювенальном деле (да и, уверена, в других тоже) обозначается тремя словами: «мне так кажется...»: «Мне так кажется, что в семье ребенку грозит опасность... Мне так кажется, что родители чрезмерно строги, неправильно воспитывают... Мне так кажется, что в государственном учреждении, вдали от матери и под бдительным присмотром педагогов и психологов, ему будет лучше... Мне так кажется, что ребенок говорит правду (во время допроса пятью чужими взрослыми людьми)»...
Причём упор делается именно на личное местоимение. То есть женщина (а практически все главные инициаторы и действующие лица, кроме, может, следователя, в этом и аналогичных случаях именно женщины), обладающая определенными полномочиями, явившись в чужой дом, сходу присваивает себе право выступать одновременного в роли и прокурора (в отношении родителей), и адвоката (в отношении ребенка), и судьи, и исполнителя тут же вынесенного приговора. Неважно, что адвокат ребенку, может быть, вовсе не нужен, а нужен семейный психолог или педагог, который еще не забыл азы педагогики и сумеет найти путь к сердцу, как детей, так и родителей. Неважно, что приговор, как правило, жесток, в первую очередь, в отношении изымаемого ребенка, у которого уже нет возможности самому что-то исправить и изменить, потому что от него уже ничего не зависит – его прежний мир безвозвратно, непоправимо сломан чужими людьми. Неважно, что предпринятые меры не подкреплены статьями закона – а иногда и прямо ему противоречат. Всё это неважно. Важно мнение женщин в погонах или в офисных костюмах, которые могут сказать «мне так кажется...» – и поступить, исходя из своего личного представления о «правильном» воспитании, а не по букве закона. И, что особенно важно, не понести за это никакого наказания.
Хочу подчеркнуть, что я не беру в расчет факты изъятия детей у вечно пьяных родителей, где признаки безнадзорности и жестокого обращения видны невооруженным глазом. Хотя, по-хорошему, и с этими людьми надо работать, а не списывать их сразу в «утиль», и с ними надо также поступать на основании закона, который един для всех, вне зависимости от социального статуса и болезненных пристрастий.
Я не отрицаю того, что может существовать некий заказ на увеличение числа изъятий для достижения какой-то политической цели. Или на создание определённого общественного мнения, которое было бы настроено против семьи, особенно многодетной. По крайней мере, так было перед рассмотрением проекта закона о СБН в 2018–2019 годах, также заметно возросло количество публикаций о случаях жестокого обращения родителей с детьми, начиная с лета 2021 года.
Каждый раз для продвижения очередной ювенальной законодательной инициативы в СМИ начинается настоящая истеричная кампания по поводу «насилия над детьми», подогревая возмущение обывателей умело составленными заголовками и комментариями. Покажу на примере упомянутого дела Андрея Б., как это выглядит на практике.
14 октября 2021 года в 18.49 на официальном сайте Следственного управления СК РФ по НСО выходит новость: «В Новосибирске возбуждено уголовное дело по факту истязания отчимом 9-летнего мальчика».
Что характерно, в это время еще продолжается допрос старшего инспектора ПДН ОП № 5 «Дзержинский» УМВД России по г. Новосибирску Рафальской А.Б., которая за три дня до того, 11 октября, вместе с сотрудниками районного отдела опеки и занималась изъятием ребенка прямо из школы. Она же писала от имени Андрея его первое официальное «объяснение», где нет даже его подписи; она же, не поставив в известность законных представителей мальчика, отвозила его в больницу на первичное освидетельствование, а затем в приют.
На следующий день, на основании ее постановления о проведении судебно-медицинской экспертизы, эксперт осмотрел Андрея. При этом на заключении нет подписей двух инспекторов ПДН, которые должны были присутствовать на экспертизе, но, возможно, это не имеет значения.
Как, наверное, для следователя следственного отдела по Дзержинскому району города Новосибирска СУ СК РФ по НСО лейтенанта юстиции Е.А. Чеботарёва не имело значения то, что даже через три дня, на момент возбуждения уголовного дела 14 октября, отсутствовал акт об изъятии ребёнка, подписанный главой администрации Дзержинского района, как того требует закон. В нём должно было быть указано, на основании чего мальчика изъяли. Но отсутствие законного обоснования не смутило следователя, при допросе старшего инспектора ПДН он даже не упоминает об этой «несущественной детали», хотя именно Рафальская вместе с сотрудниками опеки, практически, подменила настоящий закон, точнее статью 77 Семейного кодекса РФ, универсальным «законом МТК» («мне так кажется»). По сути, ребенок был выкраден из школы, и родители два дня сходили с ума, не зная, где его искать.
Также несущественным для следователя Чеботарёва оказалось нарушение закона, сделанное им самим: 13 октября, при его первом общении с Андреем, еще до возбуждения уголовного дела, в качестве законного представителя ребенка фигурирует сотрудница отдела опеки и попечительства Дзержинского района Худошубина Н.С. Постановление же об отводе матери мальчика как законной представительницы следователь оформил лишь на следующий день.
Возможно, не стоящим внимания является и то, что текст первого допроса Андрея, уже в рамках уголовного дела, практически дословно повторяет его «объяснение», сделанное днём ранее.
Ну и, наверное, уже совсем «незначительной мелочью» на общем фоне выглядит то, что допрос старшей сестры Андрея был проведён в присутствии самой начальницы опеки Галыниной С.В., которая, также безо всякого официального постановления, называется в протоколе «законным представителем» несовершеннолетней девочки и, в рамках своих внезапно появившихся полномочий, первым делом запрещает использование видеосъёмки при допросе.
А теперь «следите за руками».
В 19.23, меньше, чем через 40 минут после публикации информации на сайте СК, она появляется на сайте интернет-газеты «Глас народа»: «В Новосибирской области возбуждено уголовное дело по факту истязания отчимом 9-летнего мальчика». В 19.30 эту новость передают по ГТРК «Новосибирск»: «В Новосибирске отчим издевался над своим девятилетним пасынком». И дальше – уже по нарастающей, с выходом на общероссийские СМИ: 19.39 – «Интерфакс Россия»: «Дело об истязании ребенка расследуют в Новосибирске»; 19.51 – «Весь Искитим»: «В Новосибирске за истязания 9-летнего пасынка задержали отчима-рецидивиста, мальчика изъяли из семьи»; 20.01 – «АиФ-Новосибирск»: «В Новосибирске возбуждено дело из-за истязания отчимом 9-летнего мальчика»; 20.02 – «СибFM»: «В Новосибирске возбуждено уголовное дело после истязаний отчимом 9-летнего мальчика»; 20.04 – NDN.Info: «Новосибирца подозревают в избиении 9-летнего пасынка: так он воспитывал ребенка»; 20.09. – Atas.Info: «СК завел дело на отчима, который избивал 9-летнего мальчика»; 20.16 – «Московский комсомолец-Новосибирск»: «Новосибирский Следком возбудил дело из-за истязания отчимом 9-летнего мальчика»; 20.20 – «Вести Новосибирск»: «В Новосибирске отчим издевался над своим девятилетним пасынком»; 20.22 – NGS.RU: «В Новосибирске отчим регулярно избивал ногами приемного сына, пока следы от побоев не заметили в школе»; 20.46 – «Комсомольская правда-Новосибирск»: «В Новосибирске отчим истязал девятилетнего мальчика, бросая об пол и стены. Школьные учителя спасли ребенка от домашнего тирана» (за час до публикации статьи ее автор Никита Маньков, получив, по всей видимости, в аппарате Уполномоченного по правам ребенка по Новосибирской области Н.Н. Болтенко точный адрес проживания семьи и номер мобильного телефона матери, явился к ней домой и пытался взять у нее интервью); 20.55 – VN.RU: «Отчим истязал 9-летнего мальчика – в Новосибирске возбуждено уголовное дело»; 21.03 – RuNews24.ru: «Школа в Новосибирске спасла 9-летнего мальчика от истязаний в семье»; 21.12 – «Курьер.Среда»: «В Новосибирске отчим-садист истязал 9-летнего мальчика: Учителя увидели следы побоев на теле ребенка и сообщили в полицию»; 21.51 – Om1.ru: «Рубцы и шрамы»: новосибирец рискует лишиться свободы за жестокое избиение девятилетнего пасынка».
15 октября 2021 г., 09.00 – «Сибкрай.ru»: «В Новосибирске задержали мужчину за истязания 9-летнего мальчика»; 10.57 – GORSITE.RU: «Избивал руками и ногами своего 9-летнего пасынка отчим в Новосибирске»; 11.29 – Бердск-Онлайн: «Отчим жестоко избивал 9-летнего ребёнка в Новосибирске»; 19.53 – «Курьер.Среда»: «В Новосибирске отчим бил руками и ногами 9-летнего пасынка: Омбудсмен попросила учителей выявлять факты жестокости к детям».
16 октября в 08.51 на ГТРК Новосибирск появляется очередная новость, касающаяся дела Андрея Б.: «В Новосибирске мать избитого отчимом ребёнка могут ограничить в родительских правах» – хотя на самом деле законных оснований для этого нет, но ситуацию продолжают накалять. 11.20 – Om1.RU: «Испытывал боль и унижение: в Новосибирске отчим-уголовник истязал 9-летнего мальчика (подробности)»; 11.40 – NDN.Info: «Опека забрала у сибирячки избитого отчимом сына, ее ограничат в родительских правах»; 13.40 – Интернет-изданию «Бердск-Онлайн» тоже показалось мало одной статьи, и оно публикует новую: «В одной из школ Новосибирска учителя вызвали полицию из-за шрамов и синяков на теле школьника». Причем отчим (на самом деле – приёмный отец) в ней каким-то странным образом трансформируется в «сожителя» матери, хотя родители Андрея состоят в законном браке. Но, видимо, журналистка решила придать ситуации больше драматизма, пожертвовав истиной. Самое же интересное, что никто из пишущей братии, за исключением корреспондента «КП», не общался с матерью мальчика, не пытался выяснить суть дела и вообще понятия не имел ни о моральном облике родителей, ни о самих детях (в том числе и о «жертве насилия»).
Итого, 24 статьи (не считая исходной новости на сайте Следственного комитета), вышедшие только в первые два дня. 16 из них – 14 октября, в промежутке от 19.23 до 21.51. Даже не журналисту, думаю, понятно, что такой внезапный повышенный интерес к этому делу со стороны СМИ не мог быть случайным. Акция была инициирована и умело раскручена, скорее всего, заранее подготовлена, ведь любую из опубликованных статей – даже при том, что в основе ее лежит информация с официального сайта Следственного комитета, – за полчаса не напишешь. Всё это делается заранее и заранее же согласовывается. То есть статьи, скорее всего, были подготовлены если не 13-го, то утром 14 октября, и редакции только ждали отмашки, чтобы разместить очередной «шок-контент» про насилие в семье на своих сайтах. Я даже могу предположить, откуда должна была поступить «отмашка» – либо из аппарата УПР, либо из Следкома. Причем первые в этом деле были заинтересованы гораздо больше.
Уполномоченный по правам ребенка по Новосибирской области Н.Н. Болтенко фигурирует во многих материалах. В частности, именно из её уст узнали журналисты ГТРК о факте «домашнего насилия». Правда, в изложении Уполномоченного по правам ребенка есть весьма существенные неточности: якобы ей стало известно, что учителя школы Дзержинского района «начали замечать систематические следы побоев на лице своего ученика». Ничего подобного не было. Эти высказывания – всё из той же серии МТК («мне так кажется»). Но доказать это, после такого вала публикаций, оказалось практически невозможно. Как говорится, «ложь, повторенная многократно, становится правдой». Она и стала единственной правдой для многих, с негодованием обрушившихся на эту семью, на жену, посмевшую защищать своего мужа перед чиновниками от напрасных обвинений в истязании.
Сама Болтенко 15 октября, то есть на следующий день после начала массовой кампании в СМИ, инициировала проведение экстренного совещания с заместителем мэра Новосибирска Валерием Шварцкоппом, ответственным за формирование политики в сфере образования на территории Новосибирска, и представителями органов опеки и системы профилактики.
«Во время встречи с омбудсменом были подготовлены некоторые рекомендации по раннему обнаружению фактов насилия в отношении детей в семьях. Руководителям организаций и педагогам рекомендовано следить как за физическим, так и за психологическим состоянием учащихся, – пишет «Курьер. Среда». – Обо всех изменениях ребенка в поведении, наличии у него следов применения физической силы педагоги должны незамедлительно передавать информацию в органы профилактики (выделено мной. – Г.П.), которые работают с такими семьями. Наши дети ни в коем случае не должны страдать от жестокого обращения в семье, – заявила Надежда Болтенко».
То есть Уполномоченный по правам ребенка по Новосибирской области использовала эту ситуацию для того, чтобы еще сильнее связать школы города и области с ювенальной системой, сделать ее неотъемлемой частью. Про индивидуальную воспитательную работу с детьми и их родителями, как видим, речь не идёт – учителям (хотя какие они учителя без педагогики – обычные представители сферы образовательных услуг) предписывается «следить и стучать» на учащихся и их родителей.
Здесь необходимо сделать отступление от событий прошлого года ради дня нынешнего, точнее, ради 12 ноября 2022 года. В этот день на сайте Информационного портала семейной политики «Иван-Чай» появилась видеозапись выступления руководителя одноименного Общественного центра по защите традиционных семейных ценностей Элины Жгутовой в Государственной думе РФ.
Ее доклад был посвящён именно сращиванию школы и ювенальной системы в России. Кроме того, она указывала на то, что КДН, не обладая никакими официально подтверждёнными полномочиями, действуя лишь на основании подзаконных актов и неких методических рекомендаций, подменяет собой суд, – точнее, вершит ювенальный суд над родителями. Руководитель Общественного семейного центра «Иван-Чай» отмечает, что современная школа стала основным «триггером» по созданию ситуаций отобрания детей.
Элина Юрьевна задаёт депутатам Госдумы от партии «Справедливая Россия» прямой вопрос: «Почему мы терпим какое-то параллельное государство?»
В самом деле, на основании чего внутри системы образования на наших глазах создаётся другая, теневая система, направленная не на развитие качественного и квалифицированного обучения и воспитания детей на основе педагогики, подготовку их к жизни в обществе, а на слежку за ними и их родителями, сбор данных обо всех членах их семьи? На основании чего сегодня создано и отрабатывается, вопреки уверениям в возвращении школе воспитательных функций (по идее, неотъемлемой части нормального школьного образования), межведомственное взаимодействие образовательных учреждений, полиции, комиссий по делам несовершеннолетних, органов опеки и прочих проювенальных структур?
А всё это происходит, в частности, согласно Письму Минпросвещения России от 12.11.2021 № 07-6757 «Методические рекомендации о типовых формах и порядке взаимодействия органов и учреждений системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», направленному в комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав субъектов Российской Федерации, который взял на себя функции организатора борьбы с безнадзорностью.
Этот совсем свежий документ, принятый ровно за год до выступления Э. Жгутовой в Госдуме, весьма любопытен, и я не могу не процитировать некоторые из его положений.
Например, вот это включённое в него Письмо Минобрнауки России от 27.08.2018 № 07 5310 «О направлении Примерного порядка» (вместе с «Примерным порядком межведомственного взаимодействия по вопросам выявления, предупреждения и устранения нарушений прав и законных интересов несовершеннолетних»):
«Министерство образования и науки Российской Федерации в качестве методической помощи направляет для возможного использования в работе Примерный порядок межведомственного взаимодействия по вопросам выявления, предупреждения и устранения нарушений прав и законных интересов несовершеннолетних, разработанный в соответствии с пунктом 4.2 протокола оперативного совещания Совета Безопасности Российской Федерации от 28 марта 2017 г. и подпунктом "а" пункта 1 протокола заседания Правительственной комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав от 21 декабря 2016 г. № 14.
1. Общие положения. 1.1. Настоящий Примерный порядок межведомственного взаимодействия по вопросам выявления, предупреждения и устранения нарушений прав и законных интересов несовершеннолетних (далее – Примерный порядок) определяет порядок межведомственного взаимодействия между органами и учреждениями системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних в пределах полномочий, установленных законодательством Российской Федерации о профилактике безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних, при выявлении ими фактов (признаков) нарушения прав и законных интересов несовершеннолетних.
<…> 1.4. В межведомственном взаимодействии по вопросам выявления, предупреждения и устранения нарушений прав и законных интересов несовершеннолетних принимают участие следующие органы и учреждения системы профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних:
а) комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав; б) органы управления социальной защитой населения и учреждения социального обслуживания; в) органы управления здравоохранением и медицинские организации; г) органы по делам молодежи и учреждения органов по делам молодежи; д) органы опеки и попечительства; е) органы, осуществляющие управление в сфере образования, и организации, осуществляющие образовательную деятельность; ж) органы службы занятости; з) органы внутренних дел (подразделения по делам несовершеннолетних органов внутренних дел, центры временного содержания для несовершеннолетних органов внутренних дел, иные подразделения органов внутренних дел); и) учреждения уголовно-исполнительной системы (следственные изоляторы, воспитательные колонии и уголовно-исполнительные инспекции)».
Обратите внимание на выделенные курсивом слова и фразы. Я, конечно, не юрист, может, чего-то не понимаю, но мне всегда казалось, что функция министерства образования заключается в организации образовательного процесса, а не в «выявлении, предупреждении и устранении нарушений прав и законных интересов несовершеннолетних». Для этого, по моему мнению, как раз и были созданы ПДН, КДН, вкупе с органами опеки и попечительства (которые тоже по своей практической деятельности абсолютно не соответствуют этому названию). То, что министерство образования присвоило себе и подконтрольным ему образовательным учреждениям еще и функции надзирающих органов, говорит о тяжелом кризисе всей российской системы образования и воспитания.
Далее, Минпрос разрабатывает порядок реагирования не только на сами факты нарушения прав несовершеннолетних, но даже на их признаки, чем предоставляет огромные возможности для трактования любого события в рамках вышеупомянутого «закона МТК». Очень хотелось бы узнать, насколько всё это «методическое творчество» соответствует полномочиям министерства и что на это сказала бы та же Элина Жгутова. Но продолжим.
«1.5. Участие в межведомственном взаимодействии Уполномоченного при Президенте Российской Федерации по правам ребенка, уполномоченных по правам ребенка в субъектах Российской Федерации, Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, уполномоченных по правам человека в субъектах Российской Федерации, других органов, учреждений и организаций осуществляется в пределах их компетенции в порядке, установленном законодательством Российской Федерации и (или) законодательством субъектов Российской Федерации».
То есть «компетенции» уполномоченных по правам ребенка, а также «других органов, учреждений и организаций» могут определяться самими субъектами Российской Федерации на основании местных законов. А кто направляет им «мотивированные предложения о принятии законодательных актов, о внесении в законодательные акты изменений, направленных на обеспечение реализации и соблюдения прав и законных интересов детей»? Правильно, сам уполномоченный по правам ребенка – статья 6 ФЗ от 27.12.2018 № 501-ФЗ (ред. от 30.04.2021) «Об уполномоченных по правам ребенка в Российской Федерации». Вот вам и ответ на вопрос о существовании «параллельного государства».
Не в рамках ли этих расширенных по собственному усмотрению «компетенций» была организована не только в новосибирских, но и в российских СМИ массированная кампания по травле родителей освещению случая «семейно-бытового насилия», и на этой волне расширены права сотрудников образовательных учреждений (рука не поднимается написать «учителей») безнаказанно стучать на семьи учащихся?
Ранее я уже писала о том, что институт уполномоченного по правам ребёнка изначально был создан для внедрения в России ювенальной системы. Сейчас мы видим наглядное подтверждение тому, как именно это происходит.
В следующий раз я расскажу о том, чем обернулась для самого Андрея Б. «забота» о его «правах и законных интересах» со стороны всё тех же действующих лиц – Уполномоченного по правам ребёнка в НСО, органов опеки, администрации социально-реабилитационного центра «Виктория», следователя СУ СК РФ по НСО. Журналистское расследование этой истории продолжается.
Галина Анатольевна Пырх, член Союза журналистов России, директор Межрегионального правозащитного центра «Соотечественник», Новосибирск
На сайте с 21.10.10 Сообщения: 1314 Откуда: м. Березовая роща
Добавлено: Вс Фев 05, 2023 17:16
Право на детей
Как новосибирские чиновники понимают «защиту интересов ребёнка»
«... И отвечала та женщина, которой сын был живой, царю, ибо взволновалась вся внутренность ее от жалости к сыну своему: о, господин мой! отдайте ей этого ребенка живого, и не умерщвляйте его. А другая говорила: пусть же не будет ни мне, ни тебе, рубите» (3 Цар. 3: 16-26).
Чем больше проходит времени с начала СВО, тем больше заметна попытка части нашего истеблишмента, невзирая на изменение настроений общества, сохранить в целости все «либеральные завоевания», достигнутые Россией в годы ее тесного взаимодействия с западными «партнерами». В частности, это касается «достижений» в области защиты прав детей. Число «нянек», настойчиво и бесцеремонно отодвигающих в сторону родителей и присваивающих себе их право заниматься воспитанием и определять будущее детей, неуклонно возрастает. Причем, в отличие от родных отца и матери, представители всех этих госструктур не несут никакой ответственности за свои неизбежные провалы в «воспитательной политике», поэтому им, по большому счету, глубоко безразлично, каким человеком станет опекаемое ими дитя.
К перечню профессиональных «детолюбов», помимо структуры уполномоченных по правам ребенка, Минпроса (больше, кажется, ныне озабоченного межведомственным взаимодействием по профилактике безнадзорности и закреплением ювенальных стандартов, чем своими прямыми обязанностями), органов опеки и попечительства, МВД в лице ПДН и КДН, с легкой (или, наоборот, тяжелой?) руки генерала юстиции А.И. Бастрыкина присоединился и весь аппарат Следственного комитета РФ.
За каждый чих своего ребенка родители теперь вынуждены отчитываться, причем нередко в прямом смысле, перед посторонними людьми, денно и нощно неуклонно блюдущими интересы их детей. При этом помощь – реальную помощь, в которой нуждается большинство родителей, как то организация обследования и лечения детей (особенно имеющих какие-то тяжелые заболевания или отклонения в развитии), ремонт жилого помещения, предоставление семейных путевок в дома отдыха и санатории и еще многое другое, не говоря уже про психологическую поддержку, – никто оказывать не спешит. Зато каждый шаг родителей рассматривается придирчиво и с заведомым предубеждением против них.
Вмешательство СК намного усугубило эту ситуацию, так как, чувствуя за спиной мощную поддержку суровых «следаков», органы опеки стали еще более агрессивными, сотрудники образовательных учреждений – еще более усердными в своих доносах на родителей. А сами следователи, с завидным рвением размахивающие направо и налево «карающим мечом правосудия», успешно рубят семьи «по-живому», претворяя в жизнь положения отвергнутого четыре года тому назад закона о семейно-бытовом насилии. Такое вот «межведомственное взаимодействие» государства против ячейки общества и декларируемой опоры этого самого государства...
Но, может быть, вмешательство в дела семьи все-таки оправданно, так как дает положительные результаты и позволяет сформировать из ребенка будущего достойного члена общества?
В своей последней статье я пообещала рассказать читателям о продолжении журналистского расследования судьбы новосибирского мальчика Андрея Б. и показать на его примере, чем оборачивается профессиональная забота о «правах и законных интересах» для того, кто имел несчастье попасть в ее окружение.
(Начало этой истории читайте здесь: «Ювенальный гнойник на теле Новосибирска»; «Предательство как защита»; «Идет охота на семью, идет охота...».
Следственный комитет и суд: как отрабатывали единственную версию. В октябре 2021 года, взявшись за расследование дела об «истязании» малолетнего Андрея Б. – с подачи Уполномоченного по правам ребенка в Новосибирской области Н.Н. Болтенко, – следователь следственного отдела по Дзержинскому району города Новосибирска СУ СК РФ по НСО лейтенант юстиции Е.А. Чеботарев первым делом запретил матери общаться с сыном – для того, чтобы она не могла оказывать на него «психологическое давление». Зато это давление совершенно беспрепятственно оказывали на 9-летнего ребенка чужие люди: сам следователь, сотрудники опеки и Социально-реабилитационного центра (СРЦ) «Виктория», за решетчатым забором которого уже год и три месяца отбывает наказание находится под защитой государства Андрей Б.
Запрет на общение, как сейчас выясняется, был, скорее всего, связан с тем, что из ребенка выдавливали нужные следователю показания. Сам Андрей, спустя год, признался матери: «Мама, меня заставили оговорить папу!» Видимо, этот грех предательства отца – пусть не родного, но восемь лет воспитывавшего его в заботе и, кто бы что ни говорил, любви, тяжелым камнем лежал на совести мальчика.
Но... оговор сделал свое черное дело: отца осудили на почти максимальный срок 6 лет. Причем судью не смутило даже явное противоречие с заключением экспертизы, организованной по горячим следам, почти сразу после изъятия ребенка. К слову, проведенного с нарушением закона – но на закон в этом деле вообще, грубо выражаясь, все плевали, захлебываясь эмоциями при слове «истязания». Хотя никаких истязаний, то есть «причинения систематических физических и психических страданий», по сути, не было. А было суровое наказание за кражу у матери золотых украшений. Но об этом ни следователь, ни судья, ни органы опеки, ни прочие «защитники детства» предпочли не вспоминать.
Вопреки самим показаниям Андрея, неизвестно как полученным, потому что видеофиксация процесса допроса ребенка с подачи «законного представителя» от опеки каждый раз запрещалась, судья «повесила» на отца даже те травмы, которые отрицал малолетний потерпевший. Из восьми приписанных отцу случаев пять (!) противоречат фактам. Мало того, следователь и судья даже не удосужились подыскать хотя бы какую-то доказательную базу для выдвинутых обвинений в истязании, просто проигнорировав всё, что не соответствовало этой версии. Наивно распахнув глаза, взрослые дяди и тети с готовностью приняли на веру все записанные во время допросов слова 9-ти летнего ребенка. Видимо, они посчитали, что находящийся в этот момент в полной зависимости минимум от четырех чужих взрослых людей малыш не способен лгать, а говорит «правду, одну только правду и ничего, кроме правды».
Психологи, обследовавшие Андрея, отметили, что он склонен поддаваться влиянию «авторитетных лиц». Но судья не придала значения этой черте характера – хотя кто из детей, оказавшись в подобной ситуации, осмелится до конца отстаивать свою точку зрения, понимая, что мама далеко, помощи и поддержки ждать неоткуда. На память невольно приходят подвиги пионеров-героев в застенках гестапо, но Андрей, увы, на них не похож. Он был изначально морально сломлен, поэтому до сих пор находится в застенках Государственного бюджетного учреждения Новосибирской области «Социально-реабилитационный центр для несовершеннолетних «Виктория» (для краткости, СРЦ или приют).
Аист на железной решетке.Сравнение с гестапо, хотя и является, конечно, сильным преувеличением, все же в чем-то недалеко от истины. Если физические пытки и не применяют, то уж пресловутое психологическое давление на детей здесь оказывают довольно интенсивно, о чем свидетельствует изменившееся за год поведение Андрея, проявление у него логоневроза и аутостимуляции (кто разбирается в психологии, поймет, о чем речь). Но это же не родители, это официальные «защитники интересов ребенка», потому им – можно. Как любят говорить в таких случаях комментаторы в соцсетях, «это другое». Впрочем, подробно я расскажу об этом чуть позже.
Центр «Виктория» похож на колонию для несовершеннолетних преступников не только трехметровым забором и видеокамерами, не только охранником, по аудиосвязи общающимся с родителями малолетних узников – пардон, «несовершеннолетних, оказавшихся в тяжелой жизненной ситуации», – и честно исполняющим роль Цербера при директоре СРЦ З.И. Хихловой. Основное сходство приюта с пенитенциарным учреждением придает его полная закрытость и самовластность директора, доходящая до самодурства.
Ярчайшим примером этого оказалась, опять же, ситуация с Андреем Б. По какой-то странной иронии судьбы, она заставила всех, так или иначе причастных, сбросить маски «детолюбов» и показать свое истинное лицо.
12 декабря 2022 года у Андрея во время очередного судебного заседания было краткое свидание с матерью, на котором он сообщил, что написал ей «важное письмо», и попросил прийти на следующий день. И тут началось нечто непонятное, абсурдное, противозаконное, не имеющее ничего общего с защитой «прав и интересов ребенка».
13 декабря мать, естественно, пришла, но, как ей заявил охранник, ему «руководство строго-настрого запретило пускать ее на территорию приюта». Ответа на вопрос, в чем причина, не последовало ни от него, ни от более «высокопоставленных» сотрудников этого заведения. Женщина пыталась объяснить, что ее попросил прийти сын, который написал ей письмо – презрительное молчание было ей ответом. Полчаса простояла мать на двадцатиградусном морозе у запертой калитки забора, сжимая в руке пакет с домашними лакомствами и фруктами для сына – тщетно…
На следующий день она попыталась позвонить Андрею – ей ответили, что он не хочет с ней разговаривать. С этого времени на все ее попытки узнать, что происходит, либо отвечали, что сын не желает с ней общаться, либо просто бросали трубку.
В совершенном отчаянии мать обратилась к помощнику депутата Госдумы по Новосибирской области Р. Сулейманова. И вот, 20 декабря возле приютского забора, украшенного металлическим аистом (наверное, с намеком на то, что все дети здесь – безродные, принесенные неизвестно откуда в птичьем клюве), собралось четыре человека: мать Андрея, ее официальный представитель юрист А.В. Коваленин, помощник депутата Госдумы и ваша покорная слуга.
Не буду утомлять читателей ненужными подробностями – скажу лишь, что даже на территорию (не говоря уже о помещении) нас не пустили. Вместо этого к нам вышел приютский завхоз и объявил, что у них карантин по гриппу. Помощник депутата Госдумы попытался объяснить: в рамках исполнения поручения депутата на его округе, он хочет поговорить с директором учреждения, а не с ее подопечными, и согласен сделать это в маске. Охранник по аудиосвязи передал, что З.И. Хихлова отказалась с ним общаться. Тогда, действуя строго в рамках Федерального закона от 8 мая 1994 года № 3-ФЗ «О статусе сенатора Российской Федерации и статусе депутата Государственной думы Федерального Собрания Российской Федерации», он вызвал наряд полиции к приюту. Ждать ее пришлось минут сорок. Но даже с полицейскими помощник депутата Госдумы не смог попасть внутрь – судорожно уцепившись дрожащими пальцами за дверную ручку и глядя на него через стекло расширенными от страха глазами, госпожа директриса истеричным голосом повторяла, что она его не пропустит. Ну не бить же слабую женщину...
В это время А.В. Коваленин общался с замминистра труда и социального развития О.Р. Потаповой, которая горячо его убеждала, что вот сейчас, через пять минут, мать позовут на встречу с Андреем. Но – не позвали.
Полицейский наряд пробыл в здании недолго и уехал, наказав нам дождаться оставшегося для выяснения обстоятельств дела участкового. Мы честно ждали. Полтора часа – из трех, проведенных на морозе, – как зайчики под новогодней елкой, дефилируя под сенью железного забора в тщетных попытках согреться.
Участковый был искренне удивлен, увидев нас, и сообщил, что пообщался с Андреем в присутствии психолога центра, так как «не было законного представителя». О том, что этот самый законный представитель, не только не лишенная родительских прав, но даже не ограниченная в них, мерзла на улице, в надежде, что Зинаида Ивановна смилостивится и уж хотя бы ради замминистра позволит встретиться с сыном, он, видимо, забыл.
К слову, ни его, ни полицейский наряд никто не просил надеть маски (карантин же!), поэтому он свободно общался с мальчиком. Что мешало директору центра разрешить матери хотя бы издали посмотреть на ребенка и передать ему сладости, так и осталось невыясненным.
Измученная тревогой женщина терялась в догадках, что происходит с Андреем – сердце подсказывало ей, что в эти дни ему было очень плохо. И она оказалась права: когда, после неоднократных обращений к замминистра соцразвития О.Р. Потаповой и Уполномоченному по правам ребенка в НСО Н.Н. Болтенко ей, наконец, разрешили войти в помещение приюта и увидеть сына (спустя две недели после их последней встречи), выяснилось, что он, действительно, был болен. Это подтвердила позднее и министр труда и соцразвития Е.В. Бахарева в своем официальном ответе, указав, что с 14 по 19 декабря Андрей находился на амбулаторном лечении по поводу ОРЗ легкой степени тяжести. Что помешало сказать об этом матери, объяснив по-человечески причину отказа в свидании, также непонятно. Но таковы методы работы директора СРЦ и ее сотрудников по «восстановлению детско-родительских отношений» Андрея с его матерью.
О, методы этого «восстановления» достойны отдельной статьи, поэтому здесь я постараюсь отметить только наиболее характерные моменты в работе психологов центра.
Психокоррекция по-приютски. Почему-то главные представители когорты новосибирских «детолюбов» и «детозащитников» Н.Н. Болтенко и О.Р. Потапова уверены, что эти отношения находятся в глубоком кризисе, и только непомерные усилия психологов помогают их еще как-то сохранить. Правда, сам Андрей неоднократно заявлял, что любит маму, скучает по ней и хочет домой, но это не принимается в расчет. Кризис – и всё!
В 2021 году, после помещения мальчика в приют, специалистами СРЦ была разработана целая программа по так называемой психокоррекции его поведения. Об этом 17 ноября 2021 года директор З.И. Хихлова уведомила следователя Е.А. Чеботарева отдельным письмом:
«С момента поступления в Центр по настоящее время с несовершеннолетним проводится психокоррекционная работа, направленная на: стабилизацию эмоционального состояния; снижение психоэмоционального напряжения; проработку подавленных негативных эмоций; создание ресурсного состояния; обучение навыкам конструктивного взаимодействия; обучение навыкам саморегуляции эмоций и их выражению в конструктивной форме; формирование положительной самооценки; коррекцию межличностных отношений».
Казалось бы, после проведения такой серьезной работы с мальчиком он должен стать спокойным, простите, как удав, ни на что не реагировать и с легкостью переносить тяготы своего вынужденного затворничества (так как приют является «режимным учреждением», самостоятельный выход из него невозможен, прогулки проводятся только в пределах территории центра, а все передвижения по городу осуществляются строго под контролем сотрудников СРЦ – вопросы по поводу того, как все эти «воспитательные меры» сказываются на психике безвинно заключенных детей, просьба направлять в вышестоящие инстанции, к той же Н.Н. Болтенко, например).
Но на деле всё по-другому. Я лично присутствовала на встречах с мальчиком и в помещении приюта, и «на воле», поэтому могу констатировать, что либо из-за низкой квалификации психологов СРЦ, либо по какой-то другой причине, но снять психоэмоциональное напряжение даже за год с лишним им не удалось. Мало того, оно стало, скорее всего, хроническим, и выражается в раздражающих постороннего человека непрерывных покачиваниях, постоянных попытках незаметно оглянуться, чтобы увидеть стоящего за спиной, в заикании и повторении первых слогов слов. Ничего подобного не было в то время, когда ребенок жил в семье, с отцом, названным публично «истязателем».
Чтобы не быть голословной, приведу выдержки из характеристик, данных Андрею в 2021 году сотрудниками МБОУ СОШ № 96 (ну не могу я назвать их учителями или, тем более, педагогами!) по его состоянию до 11 октября 2021 года, то есть до изъятия из семьи:
Г.А. Резванова, директор МБОУ СОШ № 96: «<Б.А.Д.> могу охарактеризовать положительно, как прилежного ученика, спокойного, ни в каких правонарушениях замечен не был»;
Н.В. Самойлова, классный руководитель Андрея: «...могу охарактеризовать положительно, как прилежного ученика, спокойного, ответственного ученика, добросовестного, любознательного, легко входит в контакт со взрослыми и детьми, физически развит нормально, на переменах подвижен и активен, как все дети»;
В июле прошлого года, через девять месяцев разлуки, когда мать все же увидела сына, он сидел на свидании, сжавшись в комок и вздрагивая при обращении к нему. Со временем, если появлялась возможность, мальчик стал иногда рассказывать о воспитателях, которые «постоянно орут», о «злых психологах», о том, что вместо шахмат, которыми занимался дома, он теперь занимается ковровой вышивкой, а в учебе, вместо прежних четверок и пятерок, съехал на круглые тройки. Но на претензии матери к воспитательным методам сотрудники СРЦ дружно ответили: «Он всё врёт, больше его слушайте!» То есть пределы наивной доверчивости в рамках «межведомственного взаимодействия» могут расширяться только в одну сторону – обвинения родителей. В противоположную сторону это не срабатывает. Заключение психолога СРЦ О.А. Лукиди от 14 октября 2021 года о том, что «признаков лжи и фантазирования у ребенка не обнаружено», действительно лишь в отношении его рассказов про отца, но не в отношении негативных высказываний о профессиональных «защитниках детства».
Продолжение следует.
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
Поиск
Пользователи
Группы
Конкурсы
Рeгиcтpaция
Профиль
Войти и проверить ЛС
Вход
